Чтоб я так жил как мне нужна эта холера

Чтоб я так жил, как мне нужна эта холера!
Но тут врачами была выдумана мера,
Чтоб в страшных муках всем нам не усраться,
Определили нас в одну из обсерваций.

Стихи Беляева К.Н.

Раненько утром моя тетя и все друзья пошли сдавать меня в Обсервацию.

Взяли мы с собой все мои вещи, так как знали, что оттуда я полечу прямо домой.
Тетя Лариса испекла пирожков, ребята притащили вино и сигареты, и мы пошли сдаваться.

Там нас встретили молодые ребята в масках, заверив мою тетю, что волноваться не о чем, я мол попадаю на полное государственное обеспечение.

После чего моя тетя заплакала и сказала:"Чтоб вы все попали под гударственное обеспечение!".

Она спросила, можно ли будет навещать нас, ей ответили - через забор.

Расцеловавшись со всеми, я взяла свой багаж, сказав на прощание:"Не забывайте!". И вошла в Обсервацию.

За мной захлопнулись ворота - прощай легкая жизнь - надо знакомиться с Госпожой Обсервацией.

Ничего страшного не произошло. Меня забрали, и по каким-то еле видимым в темноте дорожкам привели к дому, где была администрация.

Там я заполнила анкету, у меня забрали паспорт и билет на самолет, дали кучу направлений на всякие анализы, Какие - не буду рассказывать, лучше пропустим, но очень неприятные и неприличные.

А сколько будет продолжаться этот курорт, и как будут развиваться события, мне, естественно, не сказали.
Видимо не было указаний сверху. Хотя здравый смысл свидетельствует, что любой медработник мог бы объяснить народу: "Если посевы дадут отрицательный результат, через неделю отправитесь домой!".

Я чуть не разревелась, когда люди в масках, как Фантомасы, повели меня в комнату, где я буду жить.
Комнатка оказалось неплохой, и там были еще четыре девочки из необъятных просторов СССР.

Мы быстренько познакомились и пошли рассматривать владения.

При свете дня выяснилось, что место, куда мы попали, - концлагерь санаторного типа - все вокруг опутано колючей проволокой.
Нам стало страшно. Начали смотреть по сторонам, видим - ничего, проживем! И девочки, и мальчики были все приблизительно одного возраста от 16 до 26 лет.

Все стали присматриваться друг к другу в перерывах на обследования.

Сначала все гуляли стайками, потом все перезнакомились, и начали думать, как интересней тут прожить неделю.
Так как я читала много книг, да, и все в те времена тоже, решили поиграть в Красных и Белых.

Вы спросите, что это за игра? Очень простая. Мы разделились по любви к вину, которое нас заставляли пить.
Красных было много, да и белых - не меньше.
Началось все довольно невинно. Сидели во дворе, разговаривали за жизнь, приняв лекарственную дозу, конечно.

- Красное вино - это кровь! - проявил осведомленность в алкомедицине Димка.

- Кровопийца! - с чувством произнесла я.

И все! Те, кто лечился красным вином, стали кровопийцами.
Любители красного вина срочно оторвались от коллектива, дабы разработать ответные меры. Термины предлагались и тут же отвергались

Окончательный и всеми утвержденный вариант звучал именно так.

Назревала война. Оба лагеря были очень сильны.
Я не представляю, чем бы это закончилось, если бы умный Димка не рассказал, что раньше, в старинные времена, сражались предводители армий. И победа оставалась за той армией, предводитель которой победил. Это обещало и выход, и зрелище. Осталось выбрать предводителя и вид дуэли.

Вид дуэли надо было разработать, а для этого мы выбрали девиз дуэли.

"Белый" будет пить белое, а "красный", соответственно, красное. Кто перепьет противника, тот и победил.
Но встал вопрос с вином.

Мы подговорили Катеньку, очень приятную девушку, худенькую, но с большими грудями, или, как говорят в Одессе, с двумя высшими образованиями.
Нужно было подойти к охраннику и разговорами усыпить его бдительность, чтоб нам в это время могли спускать по веревке привязанные бутылки вина.

Надо сказать, что Катенька с заданием справилась на 100%.

И вино было доставлено, и сигареты. Все, даже на воле, ждали результатов.

Сначала было неудобно болеть за белых, ведь мы же все - красные. Но когда мы всем всё разьяснили, у белых, к коим относилась и я, появилось много болельщиков.

А устроили мы эту битву накануне отбытия из Обсервации, решив тем самым отметить наш выход на волю.

Все было готово, посреди двора был установлен стол, долженствующий служить ристалищем.

Бутылки с белым и красным вином стояли на столе, рядом примостились стаканы.
Нейтральный алкоголик Миша был назначен наливающим. У стола стояло по стулу, на них должны были сидеть противники из каждой армии. Зрители разместились дальше полукругом. Под аплодисменты и напутствия дуэлянты вышли на старт.

Миша налил по первой.
Димка первую выпил легко.
Саша тоже.
Вторая прошла одинаково.
Третий и четвертый стаканы не склонили чашу весов ни в чью сторону.
Пятый показал некоторое преимущество Димы, ибо Саша, ни с того ни с сего, стал слегка пошатываться.

Дело исправил шестой стакан, потому что Саша от него почти остекленел.

Седьмой стакан. Четырнадцатый.
Диме было плохо. А Саша?
О, ему уже было хорошо!
Он лежал под столом без всяческих чувств.

- Победа! - возопили любители красного. Димку, почти бездыханного, несли на руках, проделав круг почета.

- КРАСНЫЕ НЕПОБЕДИМЫ! - провозгласил Димка и отключился.

И его с почетом отнесли в комнату спать.

Мы все расцеловались и тоже пошли собирать вещи, ведь завтра утром нас увозили из Обсервации, где мы провели неплохие семь дней.
Утром, встав и получив каждый - свой паспорт и билет, мы сели в автобусы и поехали в аэропорт.
А вот тут стало страшно - автобус двигался между шпалеров солдат с автоматами на всем пути следования, совсем как в кино про войну.

Сидим разговариваем, обмениваемся телефонами, и вдруг смотрим, Сашка стал белым. Мы к нему.

- Ребята, меня тошнит от вчерашнего сражения! - говорит он.

- Держись, дорогой! - просим его мы.

Не для лести - он держался из последних сил, но прямо перед аэропортом его начало рвать.

Всё кончилось, действительно, всё кончилось. Автобус развернули, и нас прямиком укатили на второй срок.

Что вам сказать? Больше не пили, читали, играли и просто шлялись.

Пролетели и эта неделя, и нас всех отправили домой.

Вот, где я была счастлива, так это в самолете. Всё - летим!

Не тут-то было. Каждый самолет из Одессы встречали врачи санэпидстанции.
Проверяли - прошли ли мы Обсервацию.

Ко мне приблизился мужчина.

- Это я. - говорит он тихо.

- Кто? - спрашиваю я.

Мой дядя был про- ректором Второго Медицинского Института в Ленинграде, а это как раз была его специальность - всякие заразы.
Он меня обнял и вывел из самолета, сказав, что я представляю для него необычайный интерес, раз сидела в резервации две недели.

Дорогой мой дядя, как мне тебя не хватает до сих пор!

Всё кончилось хорошо, и мы еще долго переписывались с друзьями из Обсервации.

Использована картина художника:
А. Алдан-Семенов." Красные и белые"

С 1926 года ни одной серьезной вспышки холеры зарегистрировано не было. Этому способствовало как улучшение жилищно-бытовых условий, так и работа санитарных служб.

И вот в благополучном 1970 году холерой заболевают почти 2 десятка человек в цветущей Грузинской ССР. Один из них умирает.

На место выезжает разбираться заместитель министра здравоохранения Бургасов. Но едва он прибыл на место, как поступил новый тревожный сигнал. В Астрахани заболели шесть человек, двое из которых скончались. Не успев разобраться с Батуми, Бургасов выехал в Астрахань.

Но буквально через 3-4 дня о страшном диагнозе сообщили уже из Одессы. Там первый случай был отмечен 3 августа 1970 года. Рабочего местного совхоза привезли в больницу с подозрением на отравление. Однако помочь ему не успели. Мужчина умер, а в результате вскрытия у него была обнаружена холера.

Стало понятно, что СССР зацепила т.н. 7-я пандемия холеры, бушевавшая в юго-восточной Азии начиная с 60-х годов. Чума в Херсоне, или Как адмирал Ушаков свой первый орден заслужил

О ситуации сообщили главе УССР Шелесту, который распорядился предпринять максимальные меры предосторожности. Несколько десятков человек — родственников, соседей и знакомых умершего — посадили на карантин.

В первые несколько дней в Одессе и Астрахани были выявлены лишь единичные случаи заболеваний. Но на второй неделе произошел настоящий взрыв. В Астрахани и области было выявлено более 800 заболевших.

В Одессе с 6 августа действовал мягкий режим карантина. Город не был закрыт, однако выехать разрешалось только после обсервации. В городе начались первые признаки паники, тем более что 7 августа заболело 5 человек, а еще один больной умер. В тот же день первый случай холеры был выявлен в Керчи.

СССР вынужден был официально проинформировать ВОЗ о начавшейся эпидемии холеры. Для борьбы с болезнью была создана Всесоюзная чрезвычайная противоэпидемическая комиссия (ВЧПК).

Ситуация осложнялась еще и тем, что эпидемия вспыхнула в самый разгар курортного сезона. Поэтому помимо местных жителей под угрозой заражения оказались еще и сотни тысяч отдыхающих, тем более что вспышка холеры затронула самые популярные у туристов места. Чумной бунт. Как малороссы спасали Москву от страшной эпидемии

С середины августа ни приехать, ни выехать из зараженных местностей стало невозможно. Сотни тысяч застряли на юге, еще тысячи не могли вернуться домой в зараженные города из командировок или других поездок.

Из отпусков были экстренно отозваны все врачи и медсестры. К противоэпидемическим мероприятиям привлекли даже студентов и сознательных граждан. Они проводили подворные обходы в пораженных местностях и опрашивали жителей, попутно выясняя их контакты и связи.

Хотя самой сильной эпидемия была в Астраханской области, наиболее тяжелой ситуация была в Одессе и Керчи. Там, помимо местных жителей, находилось несколько сотен тысяч отдыхающих, которые оказались заперты в городах.

У многих заканчивались деньги на проживание. Люди начинали паниковать, пытались прорваться через оцепление вокруг зараженных районов, заваливали ВЧПК ходатайствами с просьбами выпустить их из пораженной зоны.

В холерных городах был установлен строгий карантин. В первые дни поезда и самолеты по инерции еще ходили, но затем движение было прекращено. Кораблям также запрещалось заходить в холерные порты.

Однако предприимчивые одесситы наладили нелегальный бизнес. За 25 рублей туристов вывозили на лодке за пределы карантинной зоны. Нашлись и знавшие тайные тропы, которые на своих двоих выводили туристов через оцепление незамеченными. Из Керчи тоже пытались бежать на лодках. Отдельные граждане под видом матросов пытались проникнуть на корабли торгового флота.

Несколько таких случаев стали известны ВЧПК, после чего было решено усилить карантин.

В Одессу дополнительно перебросили более 5 тысяч солдат, а также 9 катеров и пять вертолетов для патрулирования местности. В Крыму разместили 9,5 тысячи солдат и более 20 катеров и вертолетов. В Астрахани из-за отсутствия туристов, стремившихся уехать домой, ситуация была попроще. Поэтому там ограничились размещением дополнительной партии из 3 тысяч солдат.

Также улучшилось положение туристов. С разрешения Совмина им оформили больничные листы или продлили отпуска в массовом порядке. Для их размещения были выделены речные суда и круизные лайнеры, находившиеся в Крыму и Одесской области. Эпидемии – шаг до скотства. Холерный бунт 1892 года в Юзовке

В очаги заражения было направлено несколько миллионов противохолерных вакцин, организована раздача тетрациклина. Однако сразу остановить эпидемию не удалось, во второй половине августа случаи заражения холерой были зафиксированы в Черкасской и Херсонской областях УССР, Тирасполе, Саратове и Волгограде. Тогда же по решению патриарха Московского Пимена были отменены все массовые религиозные мероприятия.

В астраханских, керченских и одесских газетах напрямую не сообщалось о холере. Постоянные напоминания о необходимости мер предосторожности публиковались, но речь в них шла только о неких острых желудочно-кишечных заболеваниях.

Однако и при этой недосказанности все всё понимали.

«Вот из-за этой неразборчивости женской
Холера прёт уже по всей Преображенской.
Заговорили о холерном вубриёне
На Мясоедовской, в порту, на Ланжероне.

Холеру упомянул и Владимир Высоцкий:

«Не покупают никакой еды —
Все экономят вынужденно деньги:
Холера косит стройные ряды,
Но люди вновь смыкаются в шеренги.

Закрыт Кавказ, "горит" Аэрофлот,
И в Астрахани лихо жгут арбузы.
Но от станка рабочий не уйдёт,
И крепнут всё равно здоровья узы.

Эпидемию удалось побороть только к концу сентября.

Одним из наиболее характерных признаков стало то, что в газетах болезнь наконец стали открыто называть по имени. Маркус-Вольф Хавкин: борец со смертельными эпидемиями и поборник духовных скреп

Наиболее сильной вспышка оказалась в Астраханской области. Там заболели 927 человек. Умерли 35 из них. В Керчи было выявлено 158 случаев болезни. В Одессе 126 человек, из которых скончались 7.

Небольшие вспышки болезни фиксировались в Саратове, Кирове, Волгограде, Самаре, Дагестане, Грузии, Херсонской и Черкасской областях. Однако там обошлось без тотального карантина и привлечения военных. Помогла простая изоляция заболевших и контактировавших с ними.

Вспышка холеры 1970 года оказалась куда более серьезным испытанием, чем вспышка завозной оспы в Москве в 1959-1960 годах.

Если тогда оказалось достаточно провести массовую вакцинацию и на время изолировать чуть более тысячи человек, то в случае с холерой пришлось решать ряд сопутствующих проблем.

Во-первых, проблему сотен тысяч туристов, которых надо было где-то разместить, позаботиться об их содержании и еще следить, чтобы они не сбежали из закрытой зоны. На карантине оказались не тысячи, а миллионы человек, для чего пришлось задействовать армию. Кроме того, вспышка не была локализована одной небольшой местностью, приходилось распылять силы и внимание сразу на несколько регионов.

Если учесть, что на заграничные пляжи в те времена не выезжали, можно примерно представить, каких средств стоило появление позабытого холерного вибриона на советском юге.

В.С. Высоцкий

Дамы, господа!
Других не вижу здесь.
Блеск изыскан обществом прелестным,
Сотвори господь хоть пятьдесят Одесс,
Все равно в Одессе,
будет тесно.

Говорят, что здесь бывала,
Королева из Непала,
И какой-то знатный лорд
Из Эдинбурга.
И отсюда много ближе,
До Берлина и Парижа,
Чем даже самого Санкт-Петербурга.

Вот приехал в город,
Меценат и Крез.
Весь в деньгах, с задатками повесы.
Если он с гонором, то будет без,
Шаг ступив по улицам Одессы.

Из подробностей пикантных,
Две: мужчин столь элегантных,
В целом свете вряд ли встретить вы смогли бы,
Ну, а женщины Одессы,
Все скромны, все поэтессы,
Все умны, а в крайнем случае красивы.

Грузчики в порту,
Которым равных нет,
Отдыхают с баснями Крылова.
Если вы в душе художник иль поэт,
Вас поймут в Одессе с полуслова.

Нет отбоя здесь, клянусь вам,
От любителей искусства.
И об этом много раз писали в прессе.
Если в Англии и в Штатах
Недостаток в меценатах,
Пусть приедут, позаимствуют в Одессе.

Как на Дерибасовской, Угол Ришельевской

Как на Дерибасовской,
Угол Ришельевской,
В восемь часов вечера
Разнеслася весть,
Что у нашей бабушки,
Бабушки-старушки,
Шестеро налетчиков
Отобрали честь.

Припев:

Оц-тоц-перетоц,
Бабушка здорова,
Оц-тоц-перетоц
Кушает компот,
Оц-тоц-перетоц
И мечтает снова
Оц-тоц-перетоц
Пережить налет.

Бабушка страдает,
Бабушка вздыхает,
Потеряла бабушка
И покой, и сон.
Двери все открыты,
Но не идут бандиты,
Пусть придут не шестеро, —
Хотя бы вчетвером!

Припев.

Не выходит бабушка
Из дому на улицу.
Принимает бабушка
На ночь аспирин,
А под вечер вынимает
Жареную курицу.
Ей не надо четверо, —
Хотя б пришел один.

Припев.

Не гуляют бедные
И не пьют налетчики.
Не пугают бабушек,
К ним врываясь в дом.
Не гудят с девицами,
Лечатся налетчики.
Принимают доктора
Сразу вшестером.

Холера в Одессе

На Дерибасовской случилася холера —
Её схватила одна блядь от кавалера.
Пусть Бога нет, но Бог накажет эту бабу,
Что в подворотне где-то видала арабу.

Вот из-за этой неразборчивости женской
Холера прёт уже по всей Преображенской.
Заговорили о холерном вубриёне
На Мясоедовской, в порту, на Ланжероне.

Нет, нам вакцин-таки французских не давали,
Велели, чтобы жопу хлоркой обмывали,
А чтоб имели мы к тому чего смешного,
К нам подсадили даже Мишу Водяного.

Чтоб я так жил, какой обед нам подавали —
Его гуляш вам захотелося б едва ли,
Зато еду мы получали троекратно —
Какого хера вы б хотели за бесплатно!

Затем врачи нас всех забрали на заметку,
Велели всем они покакать на газетку,
И как сказала тётя Соня с Молдаванки —
Засрали все, бля, с-под майонеза банки!

Вот вам история одной из обсерваций,
Где нам пришлось для государства обосраться,
И вот вам песня поколеньям в назиданье
За ту холеру, что досталась на свиданье
с Одессой-мамой…

С одесского кичмана

С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана да на волю.
На Средней на малине
Они остановились,
Они остановились отдохнуть.

Один — герой гражданской,
Махновец партизанский,
Добраться невредимым не сумел.
Он весь в бинты одетый
И водкой подогретый,
И песенку такую он запел:

Товарищ, товарищ,
Болят мои раны,
Болят мои раны в животе.
Одна не заживает,
Другая нарывает,
А третья засела в глыбоке.

За что же мы боролись?
За что же мы сражались?
За что же проливали свою кровь?
Они же там пируют,
Они же там гуляют,
Они же там имеет гроши вновь.

Товарищ, товарищ,
Зарой ты мое тело,
Зарой ты мое тело в глыбоке!
Покрой могилу камнем,
Улыбку на уста мне,
Улыбку на уста мне положи!

Товарищ, товарищ,
Скажи ты моем маме
Что сын ее погибнул на войне, —
С винтовкою в рукою,
С винтовкою в другою
И с песнею веселой на губе.

Прогулка по Одессе

На Мясоедовской давно все спокойно
Здесь бродят граждане весьма достойно
Здесь всегда ты услышишь знакомый жаргон… м-м
Здесь всегда кто-то есть тот, кто держит фасон м-м
Здесь никогда не видал я биндюги
Ведь я рожден во время буги-вуги
И Одесских куплетов я не сочинял м-м
Для меня рок-н-ролл был началом начал м-м

Припев:

Улыбаюсь Дюку, по бульвару хожу
Со второго люка на него не гляжу
Он протянет руку я ему и скажу
Я горжусь, что здесь родился, здесь и живу
По Молдованке хожу я пешком
Здесь каждый дворик мне чем-то знаком
Здесь мало двориков, но зато здесь мой старенький дом
Он скоро рухнет завалится ну а потом
Мне улыбнется далекий ПосКот
А там такой же веселый народ
Там много теплых, уютных и светлых квартир
Там есть у каждого свой балкон и сортир.

Припев.

Какие люди, какой здесь народ
Какой надежный здесь морской флот
И если ты не артист, значит ты аферист
А если ты музыкант, значит ты спекулянт
Под южным солнцем мой город цветет
Смеется шутит и песни поет
Я пройду и послушаю южную речь
Що вы знаете надо Одессу беречь

Припев.

Одесский порт

Одесский порт в ночи простерт,
Маяки за Пересыпью светятся.
Тебе со мной и мне с тобой
Здесь в порту интересно бы встретиться.

Хотя б чуть-чуть со мной побудь,
Ведь я иду в кругосветное странствие.
В твой дальний край идет трамвай,
Весь твой рейд до 16-й станции.

Махнешь рукой, уйдешь домой
И выйдешь замуж, за Васю-диспетчера,
Мне ж бить китов у кромки льдов,
Рыбьим жиром детей обеспечивать.

Я не поэт, и не брюнет,
И не герой — заявляю -заранее.
Но буду ждать и тосковать,
Если ты не придешь на свидание.

Шумит волна, плывет луна
От Слободки за Дальние Мельницы.
Пройдут года, но никогда
Это чувство к тебе не изменится.

Пахнет морем

Нет Одессы
Без Привоза и без Нового базара,
Там покрыты
Покупатели и матом, и загаром.
По бульварам
Пъяный запах распустившейся сирени
И трамваи
Пробивают себе путь в листве весенней.

Над причалом
Маяка огонь и лес портовых кранов.
В море чайки
А над ними гордо кружатся бакланы.
Рестораны
Осветили побережье огоньками.
Звон бокалов
И поет гитара за Одессу-маму.

И в загранке
Я всегда тебя по памяти рисую.
Молдаванку
И любимую родную мостовую.

И Пересыпь,
Пробудившейся от первого трамвая,
И, как в детстве,
Я по солнечному городу шагаю

На одесском, на майдане

На одесском, на майдане шум-переполох,
Полицмейстер Геловани проглотил свисток,
Потому что утром рано у его жены,
Кто-то из моих жиганов позабыл штаны.

Бедный обер-полицмейстер, бегает, кричит,
А его мадам без чувства бледная лежит.
Не могла она Семену ночью отказать,
Если мужа нету дома, ежли не с кем спать.

Мой братан для марафету бабочку надел,
На резном ходу штиблеты — лорд их не имел.
Клифт парижский от Диора, вязаный картуз,
Ой, кому-то будет сорез, ой, бубновый туз!

Ровно в полночь на диване Сема, сняв костюм,
Кушал с бабой Геловани вяленый изюм.
Словно луч от паровоза взгляд его скользит
По буфету, где, наверно, золото лежит.

Губы жаркие целуют девичье лицо,
А пальцы цепкие снимают с камушком кольцо.
Но темперамент ее южный он ее не рассчитал,
И в момент не самый нужный урка закричал.

Тут ворвался Геловани в вязаном белье,
И увидел уркагана в женином колье,
И пока он свою челюсть двигал взад-вперед,
Князь и гордость Молдаванки двинул в огород.

Прощай Одесса

Ах, Одесса прощай милый город.
Мы увидемся очень не скоро.
Знал тебя я как Сарино тело.
Ну куда-ж ты от нас супротив Рабочего дела.

А теперь, заглянем в Нью-Йорчик.
Мойшин сын там примерный заводчик.
Чтит он бога, семью и закон
И легально содержит притон
А в Одессе тогда за два года
Постреляли немало народа.
А те, кого расстрелять не успели
В Магадан уезжали и пели.

Может кто-то из вас усомнится.
Наш Абрам, и вдруг в роли провидца
Только он тогда всю ночь не спал
И к утру одолел капитал
Скушав порцию этой микстуры
Сразу понял он смысл диктатуры
Изучайте ребята марксизм
И уменьшится ваш оптимизм.

СУХАРИКИ.

А на дворе хорошая погода,
В окошко светит месяц молодой.
А мне сидеть еще четыре года.
Душа болит и просится домой.

Уж скоро год вот в этой самой жизни,
А с этой жизнью был я не знаком.
И на подобье хлопотливой пташки
По всем столам я лазил с котелком.

А нынче я попал на слабосилку,
Все оттого, что ты не шлешь посылку.
Я не прошу тебя посылку пожирней,
Пришли немного черных сухарей!

Я лягу спать, но что-то мне не спится,
А как усну, так милая приснится.
И вижу сны до утренней зари,
Про то, что ты мне сушишь сухари.

Зайди к соседу к нашему, Егорке,
Он мне по воле должен семь рублей.
На три рубля купи ты мне махорки,
А на четыре - черных сухарей.

Да не сиди с Егоркой до полночи,
А то он, гад, обнять тебя захочет.
А обоймет - меня не забывай
И сухари почаще присылай!

БЕРЧИКИН САНДАЛЬ.
Константин Беляев,
Игорь Губерман

Назревал глухой скандал, ктой-то из посуды
Вынул Берчикин сандаль, пахло самосудом.
Ктой-то свистнул там в кулак,
Ктой-то глухо ухнул,
Во главе идёт Спартак Менделевич Кухман.

И бежит, забыв о чванстве, черносотенный казак,
Русский выкрест из Бердянска Проф Агиценович Зак.
Он подлец, а мы ж не знали,
Он зазвал и пригласил
В эту битву за сандалий самых злостных местных сил.

И пошла такая свалка, как у этих дурачков,
Никому уже не жалко ни здоровья, ни очков.
За углом, где батарея,
Перекупщик Пиня Вайс
Рвал английского еврея Соломона Экзерсайз.

Обнажив себя по пояс, как зарезанный крича,
Из кладовой вышел Двойрас и пошёл рубить сплеча.
Он друзьям, как лодке - руль,
Это ж гордость наша,
От рожденья имя Сруль - а в анкете Саша!

Худенький, как щепочка, щупленький, как птенчик,
Сзади, как сурепочка, а спереди, как хренчик.
Он удары так и сыплет,
Он повсюду знаменит,
В честь его в стране Египет назван город Поц Аид.

Он упал, поднялся снова, воздух мужеством запах,
"Гибакик" - рыдали вдовы - не топчите Сруля в пах.
Вдруг звонок и тишина,
И над павшим телом
Участковый старшина Фима Парабеллум.

Сладкий цимес - это ж прелесть, но сегодня он горчит,
В нём искусственная челюсть Деда Пульмана торчит.
Всё разбито в жуткой драке,
По осколкам каждый шаг,
А трусливый Гриша Дракель из штанов достал дуршлаг.

ХОЛЕРА В ОДЕССЕ.

На Дерибасовской случилася холера -
Её схватила одна блядь от кавалера.
Пусть Бога нет, но Бог накажет эту бабу,
Что в подворотне где-то видала арабу.

Чтоб я так жил, как мне нужна эта холера!
Но тут властями была выдумана мера,
Чтоб в страшных муках всем нам не усраться,
Определили нас в одну из обсерваций.

Чтоб я так жил, какой обед нам подавали -
Его гуляш вам захотелося б едва ли,
Зато еду мы получали троекратно -
Какого хера вы б хотели за бесплатно!

Затем врачи нас всех забрали на заметку,
Велели всем они покакать на газетку,
И как сказала тётя Соня с Молдаванки -
Засрали все, бля, с-под майонеза банки!

Нет, за любовью,таки женской, мы не гнались,
Молили бога, чтоб роскошным был анализ.
Какую даму за говно вы б не спросили,
Она кокетливо ответила вам - "Или!"

СПОЁМ,ЖИГАН.

Споем, жиган, нам не гулять по бану

И не встречать веселый праздник Май.

Сноси, жиган, как девочку-пацанку

Везли этапом, отправляя в дальний край.
.

За много верст на Севере далеком,

Не помню точно, как и почему,

Я был влюблен, влюблен я был жестоко —

Забыть пацаночку никак я не могу.

.
Который год живу я с ней в разлуке

На пересылках, в тюрьмах, лагерях.

Я вспоминаю маленькие руки

И ножки стройные в суровых лопарях.

.
Где ты теперь? Кто там тебя фалует —

Начальник зоны, старый уркаган?

Или в побег ушла напропалую,

И напоследок шмальнул в тебя наган.

.
И, может быть, лежишь ты под откосом

Иль у тюремных каменных ворот.

И по твоим по шелковистым косам

Прошел солдата кованый сапог.

.
Споем, жиган, нам не гулять по бану

И не встречать веселый праздник Май.

Споем, жиган, как девочку-пацанку

НА КОЛЫМЕ.

На Колыме, где холод и тайга кругом,

Среди снегов и елей синевы

Тебя я встретил с подругой вместе —

Там у костра сидели вы.

.
Шел тихий снег и падал на ресницы вам

Вы северной природой увлеклись.

Тебе с подругой я подал руку —

Вы, встрепенувшись, поднялись.
.

Я полюбил очей твоих прекрасный свет

И предложил встречаться и дружить.

Дала ты слово мне быть готовой

Навеки верность сохранить.

.
В любви и ласке время незаметно шло.

Но день настал — и кончился твой срок.

И у причала, где провожал я,

Мелькнул прощально твой платок.

.
С твоим отъездом началась болезнь моя.

Туберкулез проходу не давал.

По актировке — врачей путевке —

Я край колымский покидал.

.
Немало лет меж нами пролегло с тех пор…

А поезд все быстрее мчит на юг.

И всю дорогу молю я Бога

С тобою встретиться, мой друг.

.
Огни Ростова тихий снег слегка прикрыл,

Когда к перрону поезд подходил.

Тебя, больную, совсем седую,

К вагону сын наш подводил.

.
Так здравствуй, поседевшая любовь моя!

Пусть кружится и падает снежок

На берег Дона, на ветки клена,

ПО ТУНДРЕ.

Мы бежали по тундре, по широким просторам,

Там, где мчится курьерский Воркута-Ленинград,

Мы бежали из зоны, а за нами погоня —

Кто-то падал убитый, и кричал комендант.

По тундре, по стальной магистрали,

Где мчится скорый Воркута — Ленинград…

По тундре, по стальной магистрали,

Там мчится скорый Воркута — Ленинград.

Дождик капал на рыло и на дуло нагана.

Но они просчитались — окруженье разбито,

Нас теперь не догонит револьверный заряд.

Мы бежали с тобою зеленеющим маем,

Когда тундра одета в свой прекрасный наряд.

Мы ушли от погони. Мы теперь на свободе,

О которой так много в лагерях говорят.

В эту темную ночку я опять в одиночке

Перед совестью чистый, но законом распят.

Предо мной, как икона, ненавистная зона.

А на вышке все тот же распроклятый солдат.

По тундре, по стальной магистрали,

Где мчится скорый Воркута — Ленинград…

По тундре, по стальной магистрали,

Там мчится скорый Воркута — Ленинград.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
ПО ТУНДРЕ.

Это было весною, в зеленеющем мае,

Когда тундра проснулась, развернулась ковром.

Мы бежали с тобою, замочив вертухая,

Мы бежали из зоны — покати нас шаром!

По тундре, по широкой дороге,

Где мчит курьерский Воркута-Ленинград,

Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги,

Опасаясь погони и криков солдат.

Лебединые стаи нам навстречу летели,

Нам на юг, им на север — каждый хочет в свой дом.

Эта тундра без края, эти редкие ели,

Этот день бесконечный — ног не чуя, бредем.

Ветер хлещет по рылам, свищет в дуле нагана.

Лай овчарок все ближе, автоматы стучат.

Я тебя не увижу, моя родная мама,

В дохлом северном небе ворон кружит и карчет.

Не бывать нам на воле, жизнь прожита зазря.

Мать-старушка узнает и тихонько заплачет:

У всех дети как дети, а ее — в лагерях.

Поздно ночью затихнет наш барак после шмона.

Мирно спит у параши доходяга-марксист.

Предо мной, как икона, вся запретная зона,

А на вышке все тот же ненавистный чекист.

По тундре, по широкой дороге,

Где мчит курьерский Воркута — Ленинград,

Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги,

А НА ДВОРЕ ЧУДЕСНАЯ ПОГОДА.

А на дворе чудесная погода.

Окно откроешь — светит месяц золотой.

А мне сидеть еще четыре года.

Ой-ой-ой-ой! — как хочется домой.
.

А вот недавно попал я в слабосилку

Из-за того, что ты не шлешь посылку.

Я не прошу того, что пожирнее,

Пришли хотя бы черных сухарей.

.
А в воскресенье сходи-ка ты к Егорке.

Он по свободе мне должен шесть рублей.

На три рубля купи ты мне махорки,

На остальные черных сухарей.

.
Да не сиди с Егоркой до полночи —

Не то Егорка обнять тебя захочет.

А коль обнимет, меня не забывай

И сухарей скорее высылай.

.
Итак, кончаю. Целую тебя в лобик,

Не забывай, что я живу, как бобик.

Привет из дальних лагерей

От всех товарищей-друзей.

ПОМНЮ НОЧКУ ТЁМНУЮ,ГЛУХУЮ.

Помню ночку темную, глухую

На чужом скалистом берегу.

По тебе, свобода, я тоскую

И надежду в сердце берегу.

.
Помню годы, полные тревоги,

Свет прожекторов ночной порой.

Помню эти пыльные дороги,

По которым нас водил конвой.
.

На которых день и ночь звучали

Частые тяжелые шаги.

Разве ты забыл, как нас встречали

Лагерей тревожные свистки?!
.

В лагерях мечтают о свободе.

Не дано там права говорить.

Там винтовки часовых на взводе

Могут вам свободу заменить.
.

Срок пройдет, пройдут года упрямо.

Все забудут наши имена.

И никто не вспомнит, только мама

Скажет, что у сына седина.
.

Может, сын еще к тебе вернется.

Мать-старушка выйдет на перрон.

Подавив в груди невольный стон.

.
Скоро вы увидите, как летом

На полях цветочки расцветут.

Разве вы не знаете об этом,

ЗА ОКНОМ КУДРЯВАЯ БЕЛАЯ БЕРЕЗОНЬКА.

За окном кудрявая белая березонька.

Солнышко в окошечко нежным светом льет.

У окна старушечка — лет уже порядочно?

С Воркуты заснеженной мать сыночка ждет.

.
И однажды вечером принесли ей весточку.

Сообщили матери, что в разливе рек

Ваш сыночек Витенька, порешив охранника,

Темной, темной ноченькой совершил побег.

.
Он ушел из лагеря в дали необъятные,

Шел тайгой дремучею ночи напролет,

Чтоб увидеть мамочку и сестренку Танечку.

Шел тогда Витюнечке двадцать третий год.
.

И однажды ноченькой постучал в окошечко.

Мать, увидев Витеньку, думала, что сон.

И, к стене приникнувши, вдруг заплакал он.

.
Ты не плачь, старушечка, не грусти, не мучайся

Ты слезами горькими сына не вернешь.

На ветвях березовых капельки хрустальные:

А ГОДЫ ЛЕТЯТ

Летят перелетные птицы в низовьях сесть,
Над ширью полей, над простором лесов.
Они приземлятся над старым гнездовьем
И выведут стаи шумливых птенцов.

Был молод, был весел, встречал свои весны,
Гордился своею заветной мечтой.
Стояли по берегу стройные сосны,
И девушка рядом стояла со мной.

А я ее посчитал некрасивой.
Все стежки, дорожки к другой увели,
А эта мне показалась ревнивой,
Была еще третья, а годы все шли.

А года летят, наши годы, как птицы,
Согретые первым весенним теплом.
Они приземлятся на старом гнездовье,
А человек не построил свой дом.

Сынишка вдали от меня подрастает,
И пух серебрит уже губы юнца.
Он писем моих получать не желает
И пишет в анкетах, что нету отца.

А улицы полны веселого шума.
Все мальчики к бабушкам в гости идут,
А я в эту пору сижу одинокий,
Седой, безутешный, а годы летят.

А года летят, наши годы, как птицы.
И некогда нам оглянуться назад.
А я в эту пору сижу одинокий,
Седой, безутешный, а годы летят.

НА УГЛУ МАЛОЙ ЛУБЯНКИ

На углу Малой Лубянки
Есть большой подвал,
Гражданин тот не советский,
Кто там не бывал.

Там не мучат, не пытают –
Вежливо глядят
И садиться предлагают,
Все сказать велят:

Где учился, где родился,
Кто отец и мать,
Где, когда, за что судился,
Просят рассказать.

Если правду всю расскажешь,
Вовсе не соврешь,
Все равно статью примажут –
Знать, был не хорош!

И в Бутырки для острастки
Отведут потом…
Ночь не спишь, клопов гоняешь,
Вспомнишь отчий дом.

Посидевши дней сто двадцать
С минусом уйдешь,
И, душевно постаревший,
Вновь ты жить начнешь.

НА УЛИЦЕ ДОЖДИК И СЛЯКОТЬ БУЛЬВАРНАЯ.

На улице дождик и слякоть бульварная
Два старика детский гробик несли.
Спьяну икая, кого-то ругая,
Как будто ненужное что-то несли.

Вдруг в повороте, их путь пресекая,
Красивая дама с любовником шла.
Словно девчонка, шутя и болтая,
Букетик цветов пред собою несла.

Хотела она к тому гробу приблизиться,
Чтоб детский тот гробик цветами убрать,
Но что-то в раздумьи назад обернулася,
И на глаза накатилась слеза.

Вспомнила дама, как в прежние ночи
В диких мученьях рожалася дочь.
Зверски взглянув на тот маленький гробик
И приказала убрать его прочь.

Двум старикам, что напилися допьяна,
Велела малютку быстрей закопать.
Ну, а сама побрела к ресторану,
Чтобы вином свое горе залить.

Дама всю ночь в ресторане гуляла.
Грусть и тоска ее сердце грызла.
Рюмку за рюмкой вино выпивала,
Многим казалась коварна и зла.

В нашу гавань заходили корабли. Пермь, "Книга", 1996.

ПРОЩАЙ, МОЙ СЫН

Прощай, мой сын, в страну чужую
Ты уезжаешь, Бог с тобой!
Оставил мать свою родную
С ее злосчастною судьбой.

Один ты был моей отрадой,
Один на жизненном пути.
Бывало, думала я прежде
Отрады, счастия найти.

Тебя качала в колыбели,
Бессонных так много ночей
Стояла у твоей постели
С надеждой пламенной моей.

Ты подрастал, а я мечтала,
Что юность прожита моя, -
Под старость будет мне опора,
Надежда верная моя.

А ты ушел в страну чужую,
И я одна в краю родном.
Страдать тут буду одиноко
Все по тебе, мой сын родной.

Но мне недолго через силу
Томиться с горечью моей…
Когда вернешься, сын, увидишь
Могилу матери своей.

Я О ТЕБЕ СОСКУЧИЛАСЬ,СЕРЁЖА.

Я по тебе соскучилась, Сережа,

Истосковалась по тебе, сыночек мой.

Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже

И в октябре воротишься домой.

.
Ты пишешь мне, что ты по горло занят,

А лагерь выглядит суровым и пустым.

А вот у нас на родине, в Рязани,

Вишневый сад расцвел, как белый дым.
.

Уж скоро в поле выгонят скотину,

Когда нальется соком нежная трава.

А под окном кудрявую рябину

Отец срубил по пьянке на дрова.

.
У нас вдали, за синим косогором,

Плывет, качаясь, серебристая луна.

По вечерам поют девчата хором,

И по тебе скучает не одна.

.
Придут домой, обступят, как березы:

А у одной поблескивают слезы,

В глазах тоска-печаль прошедших дней.

.
А я горжусь, но отвечаю скромно:

«Когда закончится осенний листопад,

Тогда Сергей навек покинет зону

.
Так до свиданья, Сережка, до свиданья.

Читайте также: