Маруся отравилась дмитрий быков

На меня и не глядишь,
Словно скрыта я в тумане.
Знаю, милый, ты спешишь
На свидание к Татьяне.

Ах, напрасно я люблю,
Погибаю от злодеек.
Я эссенции куплю
Склянку на десять копеек.

Ядом кишки обожгу,
Буду громко выть от боли.
Жить уж больше не могу
Я без миленького Коли.

Но сначала наряжусь,
И, с эссенцией в кармане,
На трамвае прокачусь
И явлюсь к портнихе Тане.

Злости я не утаю,
Уж потешусь я сегодня.
Вам всю правду отпою,
И разлучница, и сводня.

Но не бойтесь — красоты
Ваших масок не нарушу,
Не плесну я кислоты
Ни на Таню, ни на Грушу.

Говорят, что я проста,
На письме не ставлю точек.
Всё ж, мой милый, для креста
Принеси ты мне веночек.

Не кручинься, и, обняв
Талью новой, умной милой,
С нею в кинематограф
Ты иди с моей могилы.

По дороге ей купи
В лавке плитку шоколада,
Мне же молви: «Нюта, спи!
Ничего тебе не надо.

— Что ж мне теперь делать? Очень помирать не хочется в мои молодые годы!

— Зачем же, — отвечает Клавдия Ивановна, — помирать? Не надо помирать! Родится у вас ребенок, выйдете замуж за отца вашего ребенка и, может быть, очень счастливы будете?

сборник

Сексуальная революция считается следствием социальной: раскрепощение приводит к новым формам семьи, к небывалой простоте нравов… Эта книга доказывает, что всё обстоит ровно наоборот. Проза, поэзия и драматургия двадцатых — естественное продолжение русского Cеребряного века с его пряным эротизмом и манией самоубийства, расцветающими обычно в эпоху реакции. Русская сексуальная революция была следствием отчаяния, результатом глобального разочарования в большевистском перевороте. Литература нэпа с ее удивительным сочетанием искренности, безвкусицы и непредставимой в СССР откровенности осталась уникальным памятником этой абсурдной и экзотической эпохи (Дмитрий Быков).

В сборник вошли проза, стихи, пьесы Владимира Маяковского, Андрея Платонова, Алексея Толстого, Евгения Замятина, Николая Заболоцкого, Пантелеймона Романова, Леонида Добычина, Сергея Третьякова, а также произведения двадцатых годов, которые переиздаются впервые и давно стали библиографической редкостью.

Лучшая рецензия на книгу

Альманах нельзя оценивать как единое произведение - это всем понятно. Что-то тут интересно, что-то не очень, что-то совсем уж ерунда полная. К примеру стихотворения (что Маяковского, что Заболоцкого) мне тут вообще не понравились. Какие-то рассказы тоже показались неудачными. Но есть и некоторые повести или отрывки из них, действительно достойные внимания. НУ и да, про мещанство. Если ты комсомолка и не идешь в постель к позвавшему тебя комсомольцу, то это уже мещанство, если думаешь о любви и какой-то романтике - то это тоже мещанство, вообще если проявляешь какие-то чувства кроме стремления к мировой революции - это все мещанство и пережитки прошлого!

Поделитесь своим мнением об этой книге, напишите рецензию!

Рецензии читателей

Остались похоть и тоска - две главные эмоции прозы двадцатых годов.

Отличная цитата составителя этой антологии Д. Быкова как нельзя лучше описывает суть этой книги.

Для меня это первый опыт знакомства с таким форматом, именно со сборником произведений, подобранных под определённую тематику. Но могу сказать, что мне этот опыт понравился.

Тематика этой книги, конечно, своеобразная. Однако, на фоне общих знаний о русской литературе послереволюционного периода, этот сборник открывает глаза на её новые аспекты и помогает лучше понять некоторых авторов.

Объём этой книги меня приятно удивил, это почти 800 страниц. Некоторые произведения даны в сокращённом варианте, например, даны самые яркие главы, хорошо характеризующие автора или затрагивающие тематику антологии. Но бояться такого количества страниц не стоит, читается она довольно быстро за счёт частой смены декораций, так скажем.
Отдельная похвала составителю за то, что раздел "От составителя" занимает около 30 страниц, где он достаточно подробно рассказывает о самой эпохе, о литературе в это время и поясняет, по какому принципу составлена сама антология.
Бонусом, в конце книги, представлен раздел "Коротко об авторах". Я считаю, что такие вещи всегда полезны.

В общем, я советую книгу тем, кто хочет по-новому взглянуть на русскую литературу в целом и произведения 1920х годов, в частности. Тем, кто хочет понять причины краха семейных ценностей и пропаганду свободной любви. А так же тем, кто хочет найти для себя новых, ранее незнакомых авторов, что сделала я. Буду продолжать знакомство с книгами Д. Быкова.

Остались похоть и тоска - две главные эмоции прозы двадцатых годов.

Отличная цитата составителя этой антологии Д. Быкова как нельзя лучше описывает суть этой книги.

Для меня это первый опыт знакомства с таким форматом, именно со сборником произведений, подобранных под определённую тематику. Но могу сказать, что мне этот опыт понравился.

Тематика этой книги, конечно, своеобразная. Однако, на фоне общих знаний о русской литературе послереволюционного периода, этот сборник открывает глаза на её новые аспекты и помогает лучше понять некоторых авторов.

Объём этой книги меня приятно удивил, это почти 800 страниц. Некоторые произведения даны в сокращённом варианте, например, даны самые яркие главы, хорошо характеризующие автора или затрагивающие тематику антологии. Но бояться такого количества… Развернуть

Оценка книге взята мной "с потолка", потому что я понятия не имею, как её оценивать. Наверно, можно в зависимости от целей чтения. Мне было интересно, во-первых, узнать, как люди жили в период НЭПа, а во-вторых, название-то хлёсткое, может, думаю, пикантность какая-нибудь выйдет.
Как выяснилось, свой интерес к теме секса и смерти я сильно переоценила.
Для тех, кто не знает, книга-сборник произведений разных авторов, объединенных временем и темой. И Д.Быков (составитель) был честен с самой первой строчки предисловия, написав: "В этой книге три слабых, но знаменитых текста, примерно десять обыкновенных и три великих". Я в величии не разбираюсь, мне понравились всего два. Точнее вообще один. Почти все остальные описывают тьму, грязь, низость, глупость и при этом не особо изысканны в выборе художественных средств. Половину книги прочитала довольно бодро ("ну, надо же, как люди жили, вот это дичь", -думалось мне), а потом устала. Причём от плохого языка даже больше,чем от содержания. В самом конце, этакая конфетка добравшемуся, рассказ Е.Замятина, который очень хорош с точки зрения художественности, и поэтому для меня послужил "контрольным в голову".
Из хорошего: грязь в художке побуждает соблюдать гигиену в жизни, то есть и дома прибираться (протёрла подоконники перед тем, как сесть за рецензию), и хранить верность избраннику (с этим у меня пока проблем не было, но именно сейчас данный факт воспринимается мной, как благо).

Оценка книге взята мной "с потолка", потому что я понятия не имею, как её оценивать. Наверно, можно в зависимости от целей чтения. Мне было интересно, во-первых, узнать, как люди жили в период НЭПа, а во-вторых, название-то хлёсткое, может, думаю, пикантность какая-нибудь выйдет.
Как выяснилось, свой интерес к теме секса и смерти я сильно переоценила.
Для тех, кто не знает, книга-сборник произведений разных авторов, объединенных временем и темой. И Д.Быков (составитель) был честен с самой первой строчки предисловия, написав: "В этой книге три слабых, но знаменитых текста, примерно десять обыкновенных и три великих". Я в величии не разбираюсь, мне понравились всего два. Точнее вообще один. Почти все остальные описывают тьму, грязь, низость, глупость и при этом не особо изысканны в… Развернуть

• Маруся отравилась: секс и смерть в 1920-е: антология / Составитель Дмитрий Быков. — М.: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2019. — 749 с

Николай Никандров
Рынок любви

I

Бухгалтер одного из отделений Центросоюза Шурыгин, маленького роста, плотный, хорошо упитанный мужчина с очень идущей к нему большой прямоугольной бородой, делающей его лицо красивым, уже в третий раз безрезультатно обходил кольцо московских бульваров: Пречистенский, Никитский, Тверской.

Походка у него была мечущаяся, вид растерянный, и, глядя на него со стороны, можно было подумать, что этот странный, солидный бородач только что потерял в темноте и теперь почти со слезами на глазах разыскивает среди прохожих кого-то из своих близких.

Несмотря на крепнущий к ночи московский мороз, Шурыгин то и дело снимал с головы теплую шапку и вытирал платком с лысины пот, а сам даже и в это время не переставал посылать на всех проходивших мимо женщин острые, голодные, дальнозоркие, как у моряка, взгляды. Опытным взглядом тридцатидевятилетнего холостяка он в полсекунды определял, какая из женщин проходила бульваром случайно, какая искала здесь знакомства с порядочным мужчиной для серьезной и длительной любви, какая проводила тут жизнь, давая себя любить час одному, час другому, всем, профессионально, за деньги.

Оберегая свое здоровье, женщин последней категории Шурыгин очень боялся, всячески от них убегал и пользовался их услугами только в тех крайних случаях, когда его внезапно охватывала бурная, нетерпеливая, уничтожающая жажда любви, а любить было некого. В такие минуты он сам считал себя человеком ненормальным, утратившим власть над собой, способным на самые пагубные для себя безрассудства.

— Нет, я тут ищу одну. знакомую.

И бухгалтер перебирал своими толстыми короткими ногами дальше, молнией вдруг устремляясь сквозь тьму то к одной встречной женщине, как к своей хорошей знакомой, то сейчас же наискосок к другой.

— Ух, как вы меня испугали! — вырывался испуганный вздох из уст иной женщины, вдруг увидевшей перед самым своим носом напряженное страстью лицо мужчины.

Иногда темнота и утомленное зрение обманывали Шурыгина, и он налетал живот к животу на мужчину, в особенности если у того было длиннополое пальто, похожее в темноте на женскую юбку. Случалось, что точно таким же образом и на него вдруг налетали из тьмы другие мужчины, дикие, с вытаращенными, светящимися в темноте глазами, с расширенными ноздрями.

Ноги бухгалтера были утомлены до крайности, мозг отупел, на сердце камнем лежала тоска. Неужели женщины не испытывают такой же неодолимой потребности любить? Тогда почему они, тупицы, молчат? Почему ни одна из них не подойдет к нему сейчас и не скажет ему об этом?

Наконец в неосвещенной части Тверского бульвара бухгалтер окончательно остановил свое мужское внимание на самой скромной на вид женщине. Она одиноко и долго сидела на полузанесенной снегом, обледенелой скамье, зябко нахохлившись в своей короткой шубке и вобрав голову в желтое дешевенькое боа.

II

— Извиняюсь, мадам, я вам не помешаю? — взволнованно подсел к ней Шурыгин, избрав момент, когда вблизи никого не было.

— Нет, нет, ничего, пожалуйста, — проговорила незнакомка торопливо и тоже волнуясь, точно боясь, как бы Шурыгин не передумал и не ушел. И она еще больше сжалась, собралась в плотный, круглый комок, без головы, без рук, без ног.

— А то я могу уйти, если в случае. — пробормотал Шурыгин, пробуя почву и сразу выпустив из себя все свои внутренние мужские щупальцы.

— Вы мне не мешаете, — с достоинством ответила женщина, не поднимая на Шурыгина лица и глядя прямо перед собой в одну точку.

Она сидела на одном конце длинной садовой скамьи, Шурыгин — на другом, и оба боялись, как бы кто-нибудь третий не сел посредине.

Середина спинки скамьи опиралась о толстый ствол древнего дерева, широко разросшаяся крона которого на всех белых мохнато-заиндевелых ветках была сплошь унизана, точно крупными черными листьями, спящими галками и воронами. И иногда было слышно, как сонные птицы с мягким, сдержанным, грациозным шелестом вдруг всей своей массой начинали молча производить среди ночи странные, им одним понятные и зачем-то им нужные перемещения с ветки на ветку того же дерева.

Шурыгин, чтобы его не узнали знакомые и сослуживцы, поднял каракулевый воротник пальто и, повернувшись лицом к незнакомке, напряженно сверлил глазами одну ее щеку, пытался разглядеть в темноте ее лицо, цвет волос, всматривался в шапочку, шубку, ботинки. Кто она? Зачем она тут? К какому из трех обычных разрядов можно ее причислить?

— Видите что, — стесненно сказал он, обратившись к незнакомке и посылая ей свои слова через всю длину скамейки, — я это оттого вас спросил, не помешаю ли вам, что иные дамы обижаются, если мужчина сядет на одну с ними скамью. Они сейчас же начинают что-нибудь думать.

— Это все пустяки, — отозвалась из самой верхушки темного комочка дама, по-прежнему не шевелясь и не глядя на своего соседа. — Что из того, что на ту же скамью, на которой сижу я, сядет мужчина!

— Конечно, конечно, — оживился бухгалтер и, как бы сам того не замечая, подобрал под собой в руки фалды пальто и в сильно согнутой к земле позе подъехал по скамье на аршин ближе к даме. — Ну что, например, из того, что я вот сейчас сел на эту скамью? Какой вам ущерб? Другое дело, если бы вы кого-нибудь другого.

— Нет, я никого не жду, — сказала дама просто. И в этой ее простоте Шурыгину почудилось что-то особенно подкупающее, какая-то врожденная этой женщине ласка.

И он во второй раз обеими руками поджал под себя фалды пальто и с наклоненной в землю головой еще немножко подъехал по скамье к даме.

Перед ним встала нелегкая задача: придумать хороший и длинный разговор. Это было не то что в конторе Центросоюза класть на счеты мертвые цифры, с утра до вечера считать чужие миллиарды!

— Значит, вы, как и я, просто вышли подышать свежим воздухом?

— Да, воздухом. Последнее слово дама произнесла с горькой иронией над собой и лихорадочно вздрогнула всем комочком.

— Да-а. — осторожно вздохнул Шурыгин, стараясь нащупать нужный тон. — Такова-то наша жизнь.

— А что, разве вы тоже недовольны своей жизнью? — не сразу спросила дама с интересом.

И Шурыгин с радостью увидел, как она в первый раз повела на него одним глазом, блеснувшим из узенькой щелочки между теплой шапочкой и боа.

— А разве можно быть довольным такой жизнью? — искренно пожаловался он. — Кажется, и здоровье у меня хорошее, и служба обеспечивающая, и квартира удобная. Только бы жить! Но на что мне все это, на что эти деньги, пайки, уважение сослуживцев, если у меня главного нет?

— Что вы называете главным?

Он подыскал нужные слова и сказал:

— Главное в жизни — это любовь. Взаимная любовь между мужчиной и женщиной.

— Что же вы, неудачно женились, что ли?

— В том-то и дело, что я холост и никогда не был женат.

Из глубины темного комочка вырвалась усмешка.

Шурыгин засуетился, начал расстегивать пальто.

— Хотите, я свою трудовую книжку вам покажу?

— Нет, нет, зачем, не надо. Предположим, что я вам верю.

Дама немного помолчала.

— Я только одного не понимаю, — спустя минуту продолжала она. — Вы жалуетесь на одиночество, на то, что вам некого любить, а между тем в Москве так много свободных женщин!

— А как к ним подойти? — всплеснул руками бухгалтер с горьким смешком. — Вот взять меня: пока я набрался храбрости подсесть к вам, я в течение целых четырех часов безостановочно бегал по бульварам, сделав, таким образом, не менее двадцати пяти верст, дневной переход солдата действующей армии!

Сравнение с солдатом действующей армии понравилось даме, она рассмеялась и еще раз покосилась щелочкой между боа и шапочкой на Шурыгина.

— И совсем напрасно проделывали вы такой трудный военный переход, — сказала она. — Надо было просто подойти ко мне, если вам этого хотелось. Я тут тоже давно сижу и вижу вас, как вы пролетаете мимо то туда, то сюда.

Шурыгин в знак удовольствия что-то такое промычал и в третий раз, свесив голову в землю, придвинулся к незнакомке, теперь уже вплотную, локоть к локтю.

— Значит, вы ничего не имеете против того, что я сижу и разговариваю с вами?

— Наоборот. Одна бы я скучала.

III

Они разговорились, и через пять минут двое незнакомых между собой людей, даже хорошо не видящих друг друга, ночью, в темноте, на улице, при двадцатиградусном морозе, чистосердечно открывали один перед другим свои души. Он погибает, если уже не погиб. Он, в общем, долгие годы, а в частности ежедневно ищет и никак не может найти подходящую для себя женщину-друга. Как у голодного на уме только хлеб, хлеб и хлеб, так ему, холостяку, всегда мерещится только любовь и любовь. Она, оказалось, тоже погибает, если уже не погибла, но только от другой причины. Четыре года тому назад, вернее, даже пять ее муж, врач, уехал за границу; первое время аккуратно высылал ей оттуда и деньги, и продовольственные американские посылки, а в последние полгода не шлет даже писем, и она не знает, что с ним, может быть, его уже и на свете нет.

— Главное, жаль детей, — говорила она. — У меня двое детей, обе девочки: одной шесть лет, другой десять, старшая ходит учиться.

Услыхав про детей, Шурыгин от неожиданности опешил, однако в следующий момент сообразил, что это дела нисколько не портит, а скорее, наоборот, характеризует даму с положительной стороны.

— У вас уже девочка десяти лет, а между тем вы сами так еще молоды, так хороши! — взяв ее под руку, прижимался и прижимался он к ней, точно силился весь целиком вмяться ей в бок.

Дама, точно неживая, точно сделанная из тряпок кукла, совершенно равнодушная к его нежностям, продолжала выкладывать перед ним свои беды. — Поступить на службу мне не удается, это теперь так трудно. Продавать из вещей больше нечего: что можно было продать, все продала. Непроданным осталось только одно. но оно, кажется, сейчас очень дешево ценится.

— Что именно? — спросил Шурыгин, заволновавшись и страстно посапывая носом в ее дешевенькое желтое боа, от которого пахло псиной.

— Разве вы не знаете что? — ответила дама и, содрогнувшись под шубкой, раздельно и приподнято проговорила: — Любовь. Непроданной у меня осталась только любовь.

Маруся отравилась: секс и смерть в 1920-е: антология / составитель: Дмитрий Быков // Москва: "АСТ" (Редакция Елены Шубиной), 2019, твёрдый переплёт, 749 стр., тираж: 5.000 экз., ISBN 978-5-17-108209-3

Глеб Алексеев (настоящая фамилия Чарноцкий, 1892–1938). Участник Первой мировой войны. В 1921 году эмигрировал, в 1923-м вернулся, в 1938-м расстрелян. Автор авантюрного романа "Подземная Москва" о поисках библиотеки Ивана Грозного, ряда выдающихся психологических рассказов о молодежи двадцатых, нескольких сатирических повестей о нэпе. О романе "Тени стоящего впереди" критик Марк Слоним писал: "Попытки автора дать не только картину современного кризиса семьи и половых отношений, но и подвести под нее какую-то обобщающую мысль, нарисовать пути, по которым в будущем пойдет освобождение любви, окончились полным крахом". В оправдание Алексеева — чей роман, кстати, вполне заслуживает переиздания, — можно заметить, что освобождение любви и преодоление кризиса семьи закончились тем же самым.

Рассказ "Дунькино счастье" печатается по: Алексеев Г. В. Дунькино счастье. М., Акц. Изд. О-во "Огонек", 1928. Рассказ "Дело о трупе" печатается по: "Красная новь". 1925. № 10.

Осип Брик (1888–1945) — по определению Романа Якобсона, умнейший человек из всех, кого он знал; филолог-самоучка, основатель ОПОЯЗа, оставивший, однако, не более ста страниц теоретических работ. Рано понял, что после революции чем меньше светишься, тем лучше. Был своего рода серым кардиналом ЛЕФа, автором терминов "социальный заказ" и "литература факта", несомненным главой тройственной семьи, состоявшей из него, его жены Лили и Маяковского (периодически в семью входили новые ухажеры Лили). Прозу писать не умел совершенно, да и не стремился, но точно понимал, о чем сейчас надо писать. Повесть "Не попутчица" (1923) тому подтверждение. Конфигурацию "семьи втроем" заимствовал из своего любимого романа "Что делать" Н. Чернышевского, как, впрочем, и Ленин, тоже проницательный критик и влиятельный публицист.

Повесть "Не попутчица" печатается по: Брик О. М. Не попутчица. М. — Пг., Госиздат, 1923.

Николай Вигилянский (1903–1977) — советский прозаик, происходил из семьи священнослужителей. Как сообщает Олеся Николаева (поэт, жена его сына, Владимира Вигилянского), "стал писателем и журналистом, сидел в лагере, вышел по бериевской амнистии, был поражен в правах, поселился в провинции, где чем только не занимался — был даже учителем танцев". Жена — Инна Варламова (Клавдия Ландау), прозаик и диссидент; дочь — филолог Евгения Вигилянская, автор одной из лучших работ о языке Андрея Платонова и любимый преподаватель составителя на журфаке МГУ.

Борис Галин (настоящая фамилия Рогалин, 1904–1983) — советский писатель, журналист, во время войны корреспондент "Красной звезды", лауреат Сталинской премии за книги очерков "В Донбассе" (1946) и "В одном населенном пункте" (1947).

Рассказы "Первая любовь" и "Пропивают помои" печатаются по: Вигилянский Н., Галин Б. В каморках. М., Молодая гвардия, 1929.

Лев Гумилевский (1890–1976) — беллетрист двадцатых годов, мемуарист, друг Андрея Платонова. Автор многих научно-художественных биографий для серии "ЖЗЛ и юношества". После 1929 года о современности не писал. Повесть "Собачий переулок" подверглась разгрому за "натуралистическое изображение любви и быта молодежи" отчасти, пожалуй, заслуженному, но нельзя не отметить, что книга адекватна материалу. Во всяком случае, читать Гумилевского — большое удовольствие, которое доставляет подчас и литература не самой высокой пробы.

Главы из романа "Игра любовь" печатаются по: Гумилевский Л. И. Игра в любовь. М., Гелеос, 2001.

Главы из романа "Собачий переулок" печатаются по: Собачий переулок. М., Современный писатель, 1993.

Леонид Добычин (1894–1936?) — первый из авторов этого сборника, чья дата смерти не точна. Отец русского минимализма, направления, в котором сегодня успешно работают Анатолий Гаврилов и Дмитрий Данилов. Автор двух сборников рассказов, повестей "Город Эн" и "Шуркина родня". Бесследно исчез после разгромного собрания 25 марта 1936 года в Ленинградском союзе писателей "О борьбе с формализмом". Был неподтвержденный слух, что утопился, возможно умудрился затеряться.

Рассказ "Встречи с Лиз" печатается по: Добычин Л. И. Город Эн. М., Эксмо, 2007.

Николай Заболоцкий (1903–1958) — великий советский поэт, один из создателей "ОБЭРИУ", автор главного сборника стихов о нэпе "Столбцы", где в классическую форму закован хаос ленинградского внутреннего двора второй половины двадцатых, поэмы "Торжество земледелия", вызвавшей волну травли в печати. В 1938 году был арестован и отправлен в лагерь. С 1944 — на поселении в Караганде, куда к нему приехала жена с детьми. В 1946-м вышел, стал жить в Москве, пережил уход жены к Василию Гроссману и умер от инфаркта через месяц после ее возвращения.

Евгений Замятин (1884–1937) — русский и советский писатель, более всего прославившийся антиутопией "Мы" и статьей "Я боюсь" (оба сочинения — 1921 года). Опасность пришла не совсем оттуда, откуда он ждал, но практики тоталитаризма — хоть и технократического — описал убедительно, во многом предвосхитив О. Хаксли, Дж. Оруэлла, да что там, и И. Сталина. Литературный ученик Уэллса, заочный учитель Солженицына (по признанию самого А. И.). Наставник и нравственный эталон группы "Серапионовы братья". С 1931 года в эмиграции, но гражданства не терял и даже участвовал в зарубежных мероприятиях союза писателей. Второй участник этой антологии, умерший в конце тридцатых своей смертью.

Сергей Малашкин (1888–1988) — советский писатель, чья биография и эволюция идеально укладывается в перечень изданных им произведений: "Мускулы" (1918), "Мятежи" (1920), "Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь" (1927), "Больной человек" (1928), "Шлюха" (1929), "Горячее дыхание" (1931), "За жизнью" (1934), "Девушки" (1956), "Два бронепоезда" (1958), "Крылом по земле" (1963), "Петроград" (1968), "Страда на полях Московии" (1972), "В поисках юности" (1983).

Главы из романа "Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь" печатаются по: Малашкин С. И. Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь. 2-е изд. М., Молодая гвардия, 1927.

Владимир Маяковский (1893–1930) — не только один из главных авторов, но и один из ключевых персонажей эпохи. В его жизни две главные темы — свободная любовь и самоубийство — сплелись наглядней некуда. Всячески борясь со сплетнями, был их неиссякаемым источником и вечным героем; проклиная комсомольский разврат, сам вечно был осуждаем за тройственную семью с Бриками; издеваясь над "польскими жакетками" и французской помадой, чемоданами возил Лиле Брик по ее заказам наряды и косметику из Европы. Главный поэт революции, с 1927 года чувствовал себя оттесняемым и чуть ли не опальным. Всю жизнь осуждая самоубийство и отговаривая от него коллег, покончил с собой. Большинство авторов этой книги, от Замятина до А. Толстого, терпеть не мог; исключение — Платонов, о котором, кажется, вообще не знал. В 1929 году, однако, заинтересовался обэриутами, но напечатать их в "Новом ЛЕФе" не успел.

Иван Молчанов (1903–1984) — советский поэт, со стихотворением "Свидание" попавший под горячую руку Маяковскому. Защитил его Горький, напомнивший о том, что Молчанов был героическим красноармейцем (Горький, как известно, Маяковского после 1917 года не любил). Молчанов прошел Великую Отечественную, издал более сорока стихотворных сборников, написал популярнейшую песню "Прокати нас, Ванюша, на тракторе", но в историю вошел как жертва двух стихотворений Маяковского ("Вы нам обещаете, скушный Ваня, на случай нужды пойти, барабаня"). Говорят, в последние годы утверждал, что Маяковский застрелился из чувства вины перед ним.

Стихотворение "Свидание" публикуется по: "Комсомольская правда", 1927, 25 сентября.

Николай Никандров (1878–1964) — писатель-"бытовик", сатирик, лучше всего запомнившийся действительно очень хорошим рассказом "Береговой ветер" (вообще страстно любил Крым, подолгу там жил и классно писал о нем). В двадцатые печатался много, в тридцатые — очень мало, в сороковые почти забыт, в пятидесятые начал возвращаться к читателю, но лучшие вещи не переиздавались до 2004 года. А. Солженицын, перечисляя его через запятую с Пантелеймоном Романовым, назвал незаслуженно забытым. "Рынок любви" примечателен сострадательной, но желчной иронией.

Повесть "Рынок любви" печатается по: Никандров. Н. Н. Путь к женщине. СПб., РХГИ, 2004.

Андрей Платонов (1899–1951) — один из крупнейших писателей XX века. Романы "Чевенгур", "Котлован", "Счастливая Москва", более десятка повестей, рассказы, сказки, пьесы, стихи, литературная критика (главный источник заработка во второй половине тридцатых). В ранних рассказах и статьях много писал на темы "пола" и "сознания" не без влияния книги Отто Вейнингера "Пол и характер". "Он пожелал ее всю, чтобы она утешилась, и жестокая, жалкая сила пришла к нему. Однако Никита не узнал от своей близкой любви с Любой более высшей радости, чем знал ее обыкновенно, — он почувствовал лишь, что сердце его теперь господствует во всем его теле и делится своей кровью с бедным, но необходимым наслаждением". Из рассказа "Река Потудань". Что ж тут добавить…

Рассказ "Антисексус" впервые издан в 1981 году ("Russian literature". Нидерланды), печатается по: Платонов А. П. Сочинения. Т. 1: 1918–1927, Книга 1. М., ИМЛИ РАН, 2004.

Пантелеймон Романов (1884–1938) — один из немногих русских писателей, умерший в 1938 году своей смертью. Талантливый новеллист, сатирик (повести "Товарищ Кисляков". "Собственность"), но главным его произведением по праву может считаться шеститомная (чуть-чуть не завершенная) эпопея "Русь". Это квинтэссенция всех мотивов русской дворянской, крестьянской и усадебной прозы, поданная в явно пародийном духе и предвосхитившая сорокинский "Роман" даже в мелочах. Рассказ "Без черемухи" сделал автора знаменитостью и одновременно был нещадно бит критикой "за очернительство". Сегодня рассказ полностью реабилитирован и не раз переиздавался. Александр Жолковский, филолог весьма строгого вкуса, включил эту вещь в свой калифорнийский курс "Шедевры мировой новеллы", и студенты Университета Южной Калифорнии, чему составитель лично был свидетелем, обсуждают его с истинно комсомольским жаром.

Илья Рудин (наст. имя Исаак Самуилович Белый, 1900 — После 1935) — второй автор этой антологии, дата смерти которого неизвестна. Издал два романа: Содружество. М., Федерация, 1929; Галаган. Моск. т-во писателей, 1931. Один сборник рассказов: Дикие. М., Федерация, 1931. В № 9 журнала "Новый мир" за 1931 год была напечатана его повесть "Точка опоры". В 1932 году был подвергнут разносной критике (Г. Александров. Молодежь в классово враждебном изображении // Молодая гвардия, 1932, № 3. (О произведениях "Содружество" Ильи Рудина, "Ортодоксы" А. Тарасова, "Полнеба" Л. Рахманова, "Факультет чудаков" Г. Гора, "День начинается в 7 часов утра" Н. Асанова и "Экспонат" Н. Панова (Д. Туманного)). В декабре 1934 года арестован вместе с Ярославом Смеляковым и Леонидом Алексеевичем Лавровым. Проходил по так называемому "групповому делу писателей", по которому был осужден и Ярослав Смеляков. Дело хранится в ГАРФ П-72221.

Это все, что о нем известно. Больше не печатался — по крайней мере под именем Ильи Рудина. Возможно, предпочел затаиться, а может, не выжил. Если кто-то что-то о нем знает, очень прошу откликнуться и предоставить сведения: пока все запросы, разосланные в "Мемориал" и историкам литературы, результата не дали. За добытые крупицы информации сердечно благодарю Анатолия Яковлевича Разумова, главного библиотекаря РНБ (Публичной библиотеки), руководителя научно-исследовательского центра "Возвращенные имена" при РНБ, издателя многотомного продолжающегося справочника: "Ленинградский мартиролог".

Главы из романа "Содружество" печатаются по: Рудин И. Содружество. М., Федерация, 1929.

Сергей Семенов (1883–1942) — советский писатель и журналист, автор романа (и пьесы) "Наталья Тарпова". Литературная энциклопедия 1939 года характеризует это произведение так: "Коммунистка, председатель фабзавкома Тарпова ищет новых форм семьи. Она делается сторонницей теории и практики свободной любви. От неизбежного опустошения спасает ее связь с коллективом рабочих, партийная жизнь. Сталкиваясь с Габрухом, не верящим в победу социализма, Тарпова острее осознает необходимость выработать серьезные принципы личного поведения… Стремление Габруха построить семью на основе незыблемого „до гроба“ брачного союза при признании за супругами права на любовные связи вне семьи — крайняя форма буржуазного лицемерия — разоблачается С., так же как и псевдо-„революционная“ свобода половых связей (страдания и гибель комсомолки Нюрочки)… Чрезмерно подчеркнут С. биофизиологический фактор, бессоз нательное влечение полов". Участвовал в трех арктических экспедициях. Во время войны батальонный комиссар. Умер в госпитале на Волховском фронте. Отчим замечательного поэта Глеба Семенова.

Второй акт пьесы "Наталья Тарпова" печатается по: "Удар за ударом". Удар второй. Литературный альманах. М. — Л., Госиздат, 1930.

Алексей Толстой (1883–1945) — прозаик и драматург, лучше всего писавший о массовом безумии, охватившем Европу после Первой мировой, об изобретательных авантюристах двадцатых ("Похождения Невзорова, или Ибикус") и о героях Гражданской, не вписавшихся в новый быт ("Голубые города", "Гадюка. Повесть об одной девушке"). Автор трилогии "Хождение по мукам", романа "Петр Первый" — произведений вполне конъюктурных, но талантливых. Отличался пластической выразительностью, фабульной изобретательностью, остроумием и некоторой даже этичностью литературного поведения, которую отмечал столь придирчивый ценитель, как Ахматова; гадости делал без удовольствия, помогал с удовольствием. Оставил в числе прочего лучший литературный портрет Ленина в образе инженера Гарина ("Гиперболоид инженера Гарина").

Сергей Третьяков (1892–1937) — поэт, журналист, активный ЛЕФовец, друг Маяковского и Брехта; один из ведущих авторов так называемой "литературы факта" — документальной прозы, предвосхитившей американский "новый журнализм". Выдающийся его образец — документальный роман "Дэн Ши-хуа" с подзаголовком "биоинтервью". Пьеса "Рычи, Китай!" была поставлена В. Федоровым, учеником Мейерхольда в ГосТиМе в 1926 году и имела серьезный успех. Пьеса "Хочу ребенка!" (1927) нравилась Маяковскому: "Я глубоко убежден, что она могла бы стать для заграницы вторым „Броненосцем „Потемкин““", — говорил он в интервью чешкой газете "Прагер пресс". Мейерхольд репетировал эту вещь (Главрепертком запретил пьесу для всех театров кроме ГосТиМа), но до сцены не довел — планировался спектакль-диспут. Первая постановка состоялась в 1980 году в ФРГ. В России — в 1989 году в театре "Комедиант" (Ленинград).

Пьеса "Хочу ребенка" печатается по: "Современная драматургия", 1988, № 2.