Я бомж у меня вич

До диагноза все было хорошо, как у всех людей, — много работал, проводил время с друзьями, путешествовал. Жил как любой московский парень: зарабатывал не слишком много, но на жизнь хватало.

О диагнозе я узнал в 2012 году. Перед этим я ходил на яхте со своими друзьями, которые перегоняли лодку из Испании в Португалию. Оттуда я отправился на велосипеде в Стокгольм: ехал 42 дня, а потом вернулся в Москву. Был в своей лучшей физической форме, набрался сил, вышел на работу, а потом отравился и целую неделю чувствовал себя ужасно. В больнице мне сказали, что это какая-то инфекция. Я сдал анализы и выяснил, что у меня ВИЧ. К тому моменту я уже чувствовал, что что-то случилось. Я постоянно потел, худел, была высокая температура. Продолжал работать, но с каждым днем мне становилось все хуже и хуже. Диагноз все объяснил. А еще через месяц мне стало так плохо, что я лег в больницу.

В первой больнице было тяжело: очень много смерти. В моей палате два человека умерли на моих глазах. По коридору постоянно возили черные пакеты. Я никогда еще не видел смерть так близко. Когда человек умирает, его раздевают, заворачивают в пакет, собирают вещи, дезинфицируют кровать, а через неделю приходит новый чувак с тем же диагнозом. А за окном был февраль, серость и слякоть.

Тогда я ничего не знал про ВИЧ. Про СПИД вообще мало кто знает, информация об этом заболевании просто не распространяется. Твое самочувствие зависит от двух факторов: количества вируса в крови и состояния иммунитета. Иммунитет исчисляется количеством лимфоцитов в крови. У здорового человека их должно быть минимум 1200, а после первых моих анализов ко мне пришел врач и сказал, что мой иммунный статус 17 единиц (т. е. процентов: врачи могут не только считать общее количество лимфоцитов на миллилитр крови, но и измерять их в процентах от общего количества белых клеток крови. В норме этот показатель — около 40%) и несколько тысяч вирусов. Я спрашиваю, что это значит, а он говорит: ничего хорошего. Я спрашиваю, не довел ли я себя хотя бы до СПИДа? А он отвечает: вы давно уже в СПИДе. ВИЧ — это просто вирус в крови, а СПИД — это сама болезнь. Человек умирает не от самого вируса, вирус просто ослабляет организм, в результате развиваются сопутствующие болезни — энцефалит, туберкулез, даже простой грипп. В основном люди лежат с такими диагнозами. Тебя лечат от различного спектра болезней, которые в тебе расцветают, и параллельно дают лекарства, которые давят активность самого вируса. Сейчас в Европе и Америке ВИЧ не является смертельным заболеванием, он исключен из этого списка. ВИЧ считается хронической болезнью: с вирусом можно прожить долгую жизнь при условии, что будешь принимать терапию всю свою жизнь. Рак по-прежнему считается неизлечимой болезнью, а ВИЧ — болезнь хроническая, даже у нас в России, хотя в регионах с лечением, конечно же, намного сложнее.

В больнице я пролежал месяц. Меня проверяли на все возможные болезни, у меня открылся туберкулез, выявили цитомегаловирус, который носится по всему телу и разрушает органы. Тогда было совсем тяжело: каждый день приходил врач и говорил, что еще у меня не так, и от этого казалось, будто я опускаюсь все ниже и ниже.

Я рассказал о диагнозе самым близким друзьям, а они рассказали своим. Это самые лучшие люди на свете: собрались в секретную группу, скидывались деньгами на крайний случай. ВИЧ у нас лечат по прописке — я прописан в своем городе и в нем же должен был встать на учет, чтобы получать лекарства. Понятно, что чем дальше от Москвы, тем лечение хуже. Мои друзья рассчитывали разные варианты, не говоря мне о них, — вплоть до того, чтобы отправить меня лечиться за границу или покупать мне лекарства в Москве. А лекарства дорогие: на тот момент в месяц моя терапия стоила бы тысяч тридцать. Но все это не понадобилось: у меня открылся туберкулез. Оказывается, туберкулезные палочки есть у нас у всех — и обострение происходит, когда организм слабеет. Меня отправили в Солнечногорск в тубдиспансер. В Москве есть три диспансера для ВИЧ-инфицированных, но в Солнечногорск отправляют тех, кто без прописки: иногородних и бомжей. Там я провел два месяца.

Потом у меня стало портиться зрение. Нашли некроз сетчатки и отвезли в Москву, в седьмой туберкулезный диспансер, где рядом глазная клиника. Я тогда практически ослеп, не мог читать, не видел лиц. Сейчас вернули зрение, но частично: я могу читать и вижу, но все еще немного двоится в глазах. Состояние зависит от моего основного диагноза — если все будет ухудшаться, то и зрение ухудшится. Все это происходило уже в Сокольниках, куда мои друзья приходили каждый день. Это было очень трогательно и поддерживало меня: друзья поддерживали, приносили поесть. Я стал выздоравливать и ел как лошадь, потому что за время болезни очень истощал, не мог даже свои тимберленды на ногах поднять. А тут вернулись силы, я встал и стал ходить. И ел, ел и ел. Мои друзья выстроили график посещений, даже спорили, кто из них и когда ко мне пойдет, говорили друг другу: ты уже был, теперь моя очередь. Они потрясающие люди, никто из них от меня не отвернулся.

Еще до госпитализации я работал в одной логистической компании. Когда сказал руководству, что лег в больницу, директор выписал мне материальную помощь, хотя я и не состоял в штате. Так мне стало понятно, что все люди добрые, и я — пример того, какими все могут быть отзывчивыми.

А в августе меня выписали. Через некоторое время устроился к друзьям в JNBY велокурьером. Приходил в себя, заново социализировался — соседи по палате были совсем другой реальностью. Это был странный сонный период, когда нужно было понять, как жить дальше с этим диагнозом. Зрение ухудшилось, стало неудобно читать книги, это меня расстраивало больше всего.

С момента моего выхода из больницы прошло два года. Я встал на федеральный учет. Каждые три месяца я хожу в этот федеральный центр и сдаю кровь, а мне выдают лекарства, которые я принимаю каждый день в десять утра и десять вечера. Нужен режим, хороший сон, необходимо правильно питаться. До диагноза я на самом деле много пил. Сейчас могу себе позволить бокал вина за ужином или пиво безалкогольное, и все. Мне кажется, даже это много, надо полностью отказаться от алкоголя, но пока не получается. Работаю в полную силу, как раньше. Путешествую, опять же. Сейчас приехал в Сан-Франциско, в прошлом году катался по Европе. Если честно, хочется поскорее вернуться в привычное русло: в Москве я уже перестал жить с постоянной мыслью, что у меня СПИД или ВИЧ. Друзья относятся ко мне так, как будто все по-старому. Хотя, конечно же, это не правда.

Каждый день мне надо вставать в девять утра: лекарства ядовитые, и нужно поесть до за час того, как их принимать. Это самое сильное ограничение в моей жизни — раньше я питался нерегулярно, как и все, а сейчас надо постоянно есть, завтракать и ужинать. Нужен четкий режим, который исправно соблюдать получалось после больницы: когда мы тусили, друзья выгоняли меня домой в десять или одиннадцать вечера. А сейчас я не так активно тусуюсь, как раньше. Лекарства надо принимать постоянно: если я прекращу хотя бы на день, то вирус активируется. А когда вирус на нуле, я здоров.

ВИЧ — это странная болезнь. Медицина дошла до того, что если ты принимаешь лекарства, то становишься фактически здоровым человеком. С тех пор как я вышел из больницы, секс у меня был всего два раза, и в обоих случаях я предупреждал, что инфицирован, мы предохранялись. Но я оба раза после этого так сильно беспокоился, что теперь даже никого и не ищу. Хотя одиночество очень давит. У меня друзья, семья, я не одинок, после болезни сблизился с мамой и сестрой, но то, что я один, очень сильно давит на меня. Это тяжело. А в остальном жизнь такая, как раньше.

ВИЧ — это не приговор. Да, диагноз меняет твою жизнь просто из-за того, что связано с этим — люди сразу ставят на тебе клеймо. Вокруг ракового больного витает ореол героизма — раком нельзя заразиться, и люди относятся с пониманием. А тех, у кого ВИЧ, боятся.

Честно говоря, если бы не ВИЧ, я бы спился, наверное, — с алкоголем у меня были очень сильные проблемы. Каждую неделю я пил до беспамятства и не помнил, что происходило ночью. А так из-за того, что мне надо вести здоровый образ жизни, я почти не пью, бросил курить, встал на сноуборд. Начал бегать, питаюсь здоровой пищей. Сначала я делал это вынужденно, а теперь получаю удовольствие. Я знаю, что умру старым человеком и своей смертью — а не потому, что у меня СПИД. Я вообще уверен, что через лет пять-десять придумают вакцину, которая меня вылечит, — туберкулез же раньше тоже не могли победить? А сейчас это излечимо. Я очень оптимистично настроен, но единственное, что меня вгоняет в тоску, — это мое одиночество.

Я должен принимать ядовитые таблетки, которые постоянно разрушают флору кишечника. Если я не пью кефир, то у меня постоянная диарея. Я покрыт прыщами, как подросток. У меня постоянный метеоризм, он меня просто убивает. Но это мелкие бытовые вещи. А в целом вся эта ситуация, конечно, очень сильно изменила меня: я вышел из больницы с чувством, что ничего не боюсь и на все способен.

Когда понимаешь, что смертен, то это может разрушить тебя, а может помочь понять, что ты абсолютно свободный человек. Если бы я захотел уехать в другую страну, меня бы ничто не остановило. Но уезжать из России не хочется. Моя жизнь — люди, которые меня окружают, семья и друзья, а они в России. Люди — это самое главное в жизни. Не имея ни копейки за душой, я чувствую себя невероятно богатым человеком.

Из планов на будущее — научиться плавать и получить права. Я был бы счастлив кого-нибудь встретить, но не строю иллюзий и никого не ищу. Для меня важна моя семья и моя дочь. Прекрасно, что она родилась до того, как у меня нашли диагноз: оказывается, я живу с ВИЧ уже семь лет. Я проверялся, но анализы каждый раз показывали, будто у меня нет вируса. Поэтому все люди раз в полгода должны проверяться на ВИЧ и, конечно же, предохраняться, особенно если ведут такую безалаберную сексуальную жизнь, как я: часто бывало, что я просыпался пьяный и не понимал, с кем же я проснулся. Я всегда предохранялся и буквально два раза об этом забыл — и это стало той глупостью, которая меняет всю жизнь.

Из Казахстана Владимир уехал в 20 лет, потому что связался с контрабандистами. Жил в Питере, Сочи, Сибири, но со временем осел все-таки в Москве. Где и живет без документов — их украли — и по факту на птичьих правах. Более того, Владимир бездомный и у него ВИЧ.

Ночует в аэропортах, иногда греется в подвалах, иногда на квартире у знакомых. Бывали периоды, когда на заработанные деньги удавалось и самому снять жилье. Но эти периоды позади.

Дорога на родину

Мужчина родился в Алма-Ате, все детство провел с родителями в области. Мама — крымская татарка, врач-рентгенолог. Отец — русский из Омска, водитель.

О переезде не думал никогда, да так, скорее всего, и остался бы в Казахстане, и, может, даже поступил бы в институт, но не успел он окончить восьмой класс, как распался Союз.

Иллюстрация: Дмитрий Врубель. Евангельский проект.

Иллюстрация: Дмитрий Врубель. Евангельский проект.

Cherchez la femme

До переезда удалось связаться со знакомым, тот смог из Казахстана переехать в Нижегородскую область. Так что, собрав документы для получения российского гражданства, Владимир сперва решил было последовать его примеру, но вмешалась любовь.

По дороге познакомился с девушкой и уехал жить к ней, уже не в Нижегородскую, а во Владимирскую область, где у той было место в женском общежитии.

Когда вернулся — обнаружил в ее ящике собственные неоткрытые еще письма. О том, что случилось, рассказал сосед. Сюжет об убийстве показывали на федеральных каналах.

Природная тяга

Как и у многих бездомных, у Владимира есть семья. Но связь с ней, хоть до последнего момента ее и удавалось поддерживать, даже бывать дома, в какой-то момент оказалась потеряна: пожилой отец давно не отвечает на телефонные звонки.

Иллюстрация: Дмитрий Врубель. Евангельский проект.

Этой осенью Владимир простудился, с тех пор сильно кашляет. Найти работу без документов в Москве не проще, чем врача, который согласится осмотреть. То, что удается отыскать, как правило, подразумевает тяжелый физический труд. Да и с оплатой обманывают часто.

Однако Владимир не только трудится сам, но постоянно помогает другим бездомным: так долгое время общался с женщиной за сорок, которая потеряла память из-за удара по голове, в итоге нашел ее мать и даже отправил домой. Правда, за некоторое время до этого место, где ночевала женщина, подожгли неизвестные. Пришлось лечить ей ожоги, взять в православном храме, где Владимиру помогают, женские вещи (их оставляют прихожане), чтобы хоть как-то одеть ее. Впрочем, женщину было кому встретить на родине. Владимира давно никто и нигде не ждет.

Церковная терапия

АРВТ Владимир не принимал до последнего. Сперва препараты просто не прописали — долгое время инфекционисты в России и в Казахстане считали, что терапию стоит назначать лишь в том случае, когда количество клеток иммунитета упадет меньше 200 единиц, да и сейчас сразу ставят на терапию далеко не во всех центрах. Позже, когда лекарства казахские врачи все-таки прописали, таблетки вызвали сильные побочные эффекты — обернувшиеся потерей трудоспособности, так что лечение пришлось бросить.

Кроме того, ездить за препаратами в Казахстан не было никакой возможности. А в России негражданину встать на терапию невозможно, тем более бездомному. Как и в целом рассчитывать на медицинскую помощь: врачи отказывают не глядя.

В той ситуации, в которой Владимир оказался после кражи удостоверения личности (с хроническим бронхитом и ВИЧ зимой на улице), надеяться оставалось лишь на Бога. Тот помог не лично, но через посредников. Социальный работник Храма Космы и Дамиана в Столешниковом переулке, того самого, что напротив московской мэрии, позвонил в СПИД.ЦЕНТР, сотрудники фонда нашли врача. Прихожане сбросились на антиретровирусные лекарства.

Иллюстрация: Дмитрий Врубель. Евангельский проект.

Храм в Столешниковом — тот самый, где осколки общины легендарного отца Александра Меня до недавнего времени кормили бродяг горячими обедами, но шесть лет назад по настоятельным просьбам чиновников были вынуждены прекратить. Местные жители (а по непроверенным сведениям — сам мэр Москвы Собянин) оказались недовольны, что в самом сердце столицы регулярно к воротам церкви выстраивается очередь из слишком бедно и плохо одетых людей.

Жизнь по ту сторону ЦУМа

Спрашиваю, а как же он сам договаривается с полицией — в Москве без прописки и гражданства. Отвечает: чаще всего честно рассказывает о своем положении и просит его понять, но если ситуация к тому не располагает, старается общаться с полицейскими так, чтобы в нем лишний раз не заподозрили человека, у которого документов нет не только с собой, но и в принципе.

Не договорив мысль, Владимир останавливается: вдоль здания идет серая бездомная кошка. Смотрим на нее оба.

Иллюстрация: Дмитрий Врубель. Евангельский проект.

В 2006 году в больницах Шымкента из-за халатности врачей произошло массовое заражение детей. В общей сложности тогда пострадало около 150 детей. Виновных наказали, шумиха постепенно утихла, а семьи остались один на один с болезнью, о которой знали разве что по слухам.

В Казахстане зарегистрировано 530 детей и подростков, живущих с ВИЧ-инфекцией. Среди них есть те, кто открыто говорит о своем статусе, они становятся активистами и помогают таким же, как они. Корреспондент Tengri TV встретилcя с тремя подростками, которых объединяют общий диагноз и общие планы на будущее.

Бауыржан, 14 лет. Шымкент

Бауыржан оказался в числе инфицированных в шымкентской больнице в 2006 году.

"Я живу с ВИЧ-инфекцией с девяти месяцев. В 2006 году зимой у меня было воспаление легких. Я лежал в реанимационном отделении. На всю больницу использовали два одноразовых катетера, меня либо так заразили, либо при переливании крови", - рассказывает Бауыржан.

Все это, когда пришло время, ему рассказали родители. Мама Бауыржана Алия Масаурова, как сейчас, помнит тот страх и безысходность, которые обрушились на ее семью в один момент. Момент, когда ей сообщили о диагнозе сына.

"Девушка-врач в мини-юбке сказала: "У вас ВИЧ, крепитесь". Все. На этом консультирование закончилось. На тот момент далеких планов в отношении сына мы не строили, в нашем сознании ВИЧ-инфекция была смертельным заболеванием. Информацию приходилось искать в Интернете. И когда мы узнали, что с этим диагнозом можно жить, начали изучать, как можно помочь Бауыржану. С того момента и по сей день он принимает специальную терапию, которая подавляет вирус", - делится мама.

Когда вирус был взят при помощи терапии под контроль, Алие нужно было готовиться к еще одному испытанию: как рассказать и правильно объяснить ребенку о его статусе.

"У нас не было такого, что я посадила его рядом с собой и начала рассказывать о ВИЧ-инфекции. Сам процесс раскрытия статуса длился очень долго. По мере взросления он начал задавать вопрос: почему я принимаю лекарства. Потихоньку, понятным детским языком мы объясняли ему все", - вспоминает Алия.

Учителей и родителей одноклассников Бауыржана, прежде чем он пошел в школу, также нужно было подготовить. Ведь с необычным мальчиком будут учиться дети. Родителям Бауыржана удалось донести до всех, что он такой же ребенок. Они не раз проводили в школе тренинги, где рассказывали о путях передачи вируса, его особенностях и даже о правах сына. И до сих пор никаких проблем у него в общении с одноклассниками, которые, кстати, тоже о нем знают, не возникало.

"После школы я планирую поступить учиться на врача-инфекциониста. Хочу более углубленно помогать детям и подросткам, которые живут с ВИЧ. Мы ничем не отличаемся от тех, кто здоров. Разве что ежедневно принимаем АРВ-препараты и не можем быть донорами. Для общества мы точно не опасны. Наука не стоит на месте, и в дальнейшем, лет через 10, я надеюсь, вакцина появится", - не теряет надежды Бауыржан.

Сергей, 14 лет. Алматы

ВИЧ-инфекция передалась Сергею в младенчестве через грудное молоко матери. Он открыто говорит о своем статусе и активно помогает подросткам с тем же диагнозом.

"Моя мама знала о своем статусе. Но была не очень хорошим человеком, принимала наркотики. Я видел ее всего один раз в жизни, воспитала меня родная тетя. О моем статусе мне рассказали, когда мне было шесть лет. Я тогда еще не понимал, что это. Но в это время мне начали прививать слово "ВИЧ". И уже будучи подростком, я нормально к этому слову относился. У меня не было боязни, и я не стеснялся. Я открыт на эту тему", - говорит Сергей.

Однако открытость для Сергея не прошла бесследно. Он не раз жалел о том, что был слишком откровенен с людьми из своего окружения.

"У меня был плачевный опыт, когда я рассказал все лучшему другу. Он не просто перестал со мной общаться, но и рассказал обо мне всей школе. Кто-то нормально к этому отнесся, а некоторые наотрез отказались общаться со мной. Даже здороваться. Я тогда учился в четвертом классе, все это меня сильно обидело. Задавался вопросом "почему так?". Искал информацию о моей болезни в Интернете", - вспоминает Сергей.

У Сергея большие планы на будущее. И они тесно связаны с его диагнозом. Парень уже сейчас активно поддерживает ВИЧ-положительных детей и подростков, а после школы хочет поступить на психолога. Специальность он выбрал не случайно. Знания помогут ему в будущем помогать таким же подросткам, как и он.

"Иногда, когда очередной день пьешь очередную порцию таблеток, это надоедает. Перестает быть обыденностью. Но лишь на некоторое время. Потом ты понимаешь, что без этого никак. Я должен принимать терапию и ждать, когда изобретут лекарство от ВИЧ. И я верю в это", - мечтает Сергей.

Роман, 18 лет. Алматы

С ВИЧ-инфекцией Роман живет с детства, однако о своем статусе узнал, когда ему исполнилось 15 лет. Он пока не готов раскрыть свой статус окружающим, поэтому попросил не показывать его лицо.

"Мама умерла 10 лет назад. Перед смертью у нее обнаружили ВИЧ, но меня по какой-то причине проверять не стали. В итоге к 15 годам у меня заметно ухудшилось здоровье. Врачи долго пытались выяснить, в чем причина. Одним из анализов был тест на ВИЧ, который оказался положительным", - рассказывает Роман.

"Помню, как мы сидели в кабинете врача с моей бабушкой и он сообщил нам о результате теста на ВИЧ. Я сначала засмеялся, потому что я сам по себе позитивный человек, да и не понимал особо, о чем речь. Но тут я увидел, что бабушка заплакала. Ну а я что? Плачет самый родной мне человек, ну и тоже в слезы…" - сейчас Роман вспоминает эту историю и улыбается. Для него это пройденный этап, который теперь не больше чем воспоминание.

Роману, несмотря на его позитивный характер, к своему диагнозу привыкнуть было сложнее остальных.

"Я не знал, что такое ВИЧ. Что я должен делать, как с этим бороться и, самое главное, как вылечиться? Оказалось, лекарства нет… Мне не тяжело было к этому привыкнуть. Все как-то происходило само собой, начал принимать терапию. Продолжал жить", - делится Роман.

Парень боялся рассказывать о себе друзьям. А когда решился – получил неоднозначную реакцию.

"Друзья одновременно знают обо мне и не знают. Я им напрямую говорил, и не один раз, что у меня такой диагноз. Они, воспринимая все в шутку, говорят "да ты на нас посмотри, мы тоже со своими болячками". Хотя, может, они так поддерживают. Не знаю".

Вопрос создания семьи для Романа пока не имеет конкретного ответа. И переживает он не за то, что придется объяснять избраннице особенности своего здоровья. Больше всего его волнует собственная неуверенность в отношениях. И сейчас он ищет этому объяснение.

"Думаю ли я о создании семьи? Мне кажется, отсутствие мамы дало о себе знать. Где-то не хватило материнской любви. Легко влюбляюсь и расстаюсь. Хотя, может, это просто возраст такой, либо я просто еще не встретил ту самую", - размышляет Роман.

До сих пор не изобретено лекарство, которое способно вылечить носителя ВИЧ. Однако благодаря АРВ-терапии, которую инфицированный должен принимать ежедневно, вирусная нагрузка снижается до минимума. Человек при этом может вести нормальный образ жизни, работать практически во всех сферах и иметь здоровых детей. Как говорят врачи, ВИЧ не передается через прикосновения, поцелуи или по воздуху.

ВИЧ стал самой смертоносной инфекцией в России, – заявил во вторник руководитель Федерального научно-методического центра по профилактике и борьбе со СПИДом, академик РАН Вадим Покровский. С начала этого года от инфекции в России скончалось 233 тысячи человек. Летальную статистику посчитать нетрудно. А вот статистики, когда больным ВИЧ отказывали в приеме на работу или не оказывали срочную медицинскую помощь, увы, крайне мало – многие ВИЧ-положительные люди просто не обращаются в суд и не идут к правозащитникам.

Андрей Скворцов. Правозащитник.
Проблема: отказано в операции.

Несколько лет назад я упал с мотоцикла. Ударился сильно: был перелом ключицы со смещением, в теле остались осколки.

Врачи назначили мне операцию. Обещали поставить имплант, вынуть осколки.

Я рассказал медикам, что у меня ВИЧ. Рассказал, что наблюдаюсь в специальном центре и принимаю все препараты. Из моего центра даже прислали все необходимые справки, где было написано, что не возникнет никаких осложнений при операции. Здоровье позволяет. Как только врачи узнали про мой диагноз, то решили, что операцию делать не надо.

Я ходил к заведующему насчет операции, спрашивал: почему так? В операции мне вежливо отказали. Сказали, что достаточно наложить гипс.

Итог – мне просто наложили гипс и написали, что выправили плечо.

Зачастую пациенты не признаются в ВИЧ, потому что они запуганы – дискриминация среди врачей сильная.

После этого случая мы планировали с правозащитником подавать в суд на Железнодорожную больницу, но пока собирали документы, заведующего хирургическим отделением застрелили. И мы решили, что не будем судиться с больницей.

Надо отметить, что в палате жд-больницы нас было четыре человека – и у одного из них тоже был ВИЧ. Правда, он не стал говорить про свой диагноз врачам. В итоге, в отличие от меня, ему операцию сделали.

Доказать, что врачи отказались проводить операцию из-за наличия у пациента ВИЧ будет проблематично. Скорее всего, прямого отказа в проведении операции из-за наличия ВИЧ у пациента не было. Ни устного, ни – главное – письменного.

Врачи, к сожалению, ввиду своего непрофессионализма, решили просто избавиться от пациента с ВИЧ инфекцией. Переквалифицировать его диагноз в другой – требующий в дальнейшем более легкого способа оперативного лечения.

Другой вопрос: является ли данный способ лечения именно тем, который должен быть применен?

В данном случае, скорее всего, стоит говорить о ненадлежащем выполнении врачами своих обязанностей. Исходя из последствий (увеличение сроков реабилитации, утраченного заработка, расходов на лекарственные средства, осложнений, нравственных страданий и т.п.) к медицинской клинике можно предъявить требования о возмещении вреда, причиненного здоровью, и компенсации морального вреда.

Факт некачественно оказанной услуги, причинно-следственную связь действий/бездействия и последствий лучше подтвердить заключением экспертов.

Мария Иванова(имя изменено по просьбе девушки). Медсестра.
Проблема: не взяли на работу.

У нас так повелось с советских времен, что ВИЧ – это болезнь проституток и наркоманов. Именно поэтому к нам часто относятся с опаской даже во врачебной среде.

В 2010 году я поступила в фельдшерский медицинский колледж. И в тот же год у меня нашли ВИЧ. Я заразилась от мужа.

На лекции в колледже я услышала: если среди ваших знакомых есть люди с ВИЧ, то никогда не садитесь с ними рядом, не ешьте с ними из одной тарелки… Но ведь хороший медик отлично знает, что так заразиться нельзя. Меня тогда подруги держали за халат, чтобы я не выступила перед лектором.

После практики открывалась частная скорая помощь, меня пригласили туда работать, так как я хорошо показала себя на практике. Откровенно прям сказали: берем. Но когда я прошла медкомиссию, то терапевт сказала, что надо обязательно сообщить о ВИЧ начальнику.

Вот вы говорите, подать на них в суд… Ну, взяли бы меня на работу после такого скандала, хорошо. Но нужна мне такая работа после суда? Думаю, нет. Отношения будут иные.

А все рядовые коллеги, которые знали про мой диагноз, всегда относились ко мне хорошо. Каких-то предрассудков среди них я не встречала.

Варвара Бобова. Администратор торгового центра.
Проблема: не могла найти работу из-за отказа сдавать анализы.

Я давно пыталась устроиться на работу в сфере обслуживания: официанткой, уборщицей, так как опыта не было никакого. Но при каждом прохождении собеседования мне давали список анализов для медкнижки. И в каждом таком списке стояла графа с анализом на ВИЧ. Я переспрашивала: точно ли мне надо проходить анализ на ВИЧ? Мне говорили, что – да, надо.

Отказ на таких собеседованиях был стандартным. Говорили, что это обязательная процедура. Что работа заключается в контакте с людьми. И тому подобное. Не принесете анализы – мы вас не возьмем, говорили мне. Объяснять таким людям, что с ВИЧ работать безопасно, оказалось бессмысленно – я просто перестала что-либо доказывать работодателям. Когда мне говорили об обязательном прохождении этого анализа, я разворачивалась, уходила и искала другую работу.

Так прошло около года. От отчаяния я даже написала письмо президенту. Получила ответ – в ответе четко было написано о том, что меня не имеют права заставлять сдавать эти анализы.

Было трудно, но, в конце концов, знакомые взяли меня на работу уборщицей на завод. Работа была в клининговой компании, они медкнижку не требовали. В этой компании я стала администратором, а в дальнейшем взяли на работу менеджером объектов по уборке: торговые и бизнес-центры, квартиры еще убирали. На такой должности медкнижку уже никто не просит. Теперь я администратор в торговом центре. Эта должность не требует прохождения проверки на ВИЧ.

Стоит обратить внимание на то, что обязательным условием при приеме на работу является сдача анализа на ВИЧ только для некоторых работников медицинских учреждений в соответствии с Постановлением Правительства РФ от 04.09.1995 N 877, официанты или уборщицы в нем не указанны. Если же у работодателя нет основания в отказе в приеме на работу, то претендент может обратиться в суд с требованием о понуждении заключить трудовой договор.