Семен петро вич гудзе нко

Многим знакомо имя Семена Гудзенко, но мало кто знает, какую жизнь прожил поэт, какие произведения написал. И каким по-настоящему был он сам, Гудзенко Семен Петрович, краткая биография которого не может не интересовать литературоведов и любителей реалистичной военной поэзии. Если вы хотите познакомиться с талантливым, творческим и героическим человеком – тогда наша статья для вас. Её герой – Семён Гудзенко, биография (кратко) расширит ваши представления о человеке, которого по праву считают одним из лидеров поэзии сороковых годов.

Детство

В далеком 1922 году, в самом начале звенящей весны, в древнем украинском городе Киеве родился будущий поэт. Семен Гудзенко, биография детского периода которого малоизвестна, появился на свет в обычной семье. Отец Семена – Петр Константинович, был инженером по строительству, мать – Ольга Исааковна, еврейка по национальности, работала учительницей.

Выросший в образованной, культурной атмосфере, Семен Петрович Гудзенко, биография и творчество которого, естественно, основываются на детских и юношеских впечатлениях, воспитывался в любви к наукам, литературе и особенно к поэзии.

Ранение

В возрасте семнадцати лет молодой человек поступил в Московский институт философии, литературы и истории (МИФЛИ). Однако война не дала возможности закончить образование.

Семен Гудзенко, биография и жизненный путь которого резко изменились летом 1941 года, в ряду многочисленных добровольцев отправился на фронт. Служил он честно и бесстрашно, многие свои впечатления и ощущения передавал в поэтических сочинениях.

Спустя пару месяцев после начала боевых действий стихотворения Гудзенко стали печататься в армейских периодических изданиях.

Спустя год молодой поэт был тяжело ранен разорвавшейся миной. Как потом рассказывал сам литератор, он всегда боялся смертельного ранения в живот. Лучше в руку, ногу, плечо… Но осколок попал в живот.

Жизнь после ранения

Сразу после лечения и реабилитации мужественный поэт не захотел идти на покой и стал работать в газете. Теперь он военный корреспондент. Семен Гудзенко, биография которого неразрывно связана с Великой Отечественной, побывал во многих опасных командировках. Своими глазами он видел, как отстраивали разрушенный фашистами Сталинград, и воспевал доблесть и мужество простого народа. Прошелся военными тропами по Венгрии и Карпатам, делясь со своими читателями описанием живописных пейзажей и воссозданием подвига обычных солдат. Освещал штурм и взятие Будапешта, рассказывая читающей аудитории про каждую пядь отвоёванной земли и советскую победу.

За свои трудовые и военные подвиги был удостоен нескольких почетных наград: ордена Отечественной войны II степени, ордена Красной Звезды, а также медали "За оборону Москвы".

Творческая деятельность

Семен Гудзенко, биография которого неразрывно связана с творческой деятельностью, писал талантливые стихи, основанные на военных событиях и впечатлениях. Его первый сборник вышел в 1944 году, за год до окончания войны, и назывался "Однополчане".

Потом последовали другие поэтические сборники: "Стихи и баллады", "После марша", "Закарпатские стихи", "Битва".

Семен Гудзенко, стихи которого проникнуты искренними чувствами, пережил все то, что описал в своих произведениях. Поэтому его лирические сочинения пропитаны невиданной реалистичностью и особой, мужественно-печальной болью.

Самые яркие стихотворения

Наиболее жизненными и пронзительными произведениями поэта являются его стихи "Перед атакой" и "Баллада о дружбе".

Первое произведение с неимоверной трагичностью и правдивостью рассказывает о чувствах и эмоциях бойца перед началом боя:

"Когда на смерть идут - поют,

А перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою –

Час ожидания атаки".

Да, солдаты боятся и плачут, им тоже страшно и горько. Но они превозмогают испуг, исполняя свой долг:

"Бой был коротким, а потом

Глушили водку ледяную.

И выковыривал ножом

Из-под ногтей я кровь чужую".

Как отличается эта реальная солдатская жизнь от идеализированной, показанной нам –обычным обывателям, сквозь розовые очки.

"Баллада о дружбе" проникнута лиричной проникновенностью и теплотой. Фронтовая дружба – самая крепкая и проверенная, она прочна и непоколебима, сразу же проверяется на деле:

"Не зря мы дружбу берегли,

Как пехотинцы берегут

Метр окровавленной земли,

Когда его в боях берут".

Поэтическая баллада крайне перекликается с лирическим произведением "На снегу белизны госпитальной", где яркими и живыми словами передан подвиг военного врача, пролившего свою молодую горячую кровь ради спасения других. Самоотверженный поступок молодого человека расценивается как героический.

Стихотворение "Мы не от старости умрем" повествует о нелегкой жизни после войны тех, кто пережил ранения и увечья. Психологические раны, душевные страдания, физическая боль не проходят мимо и причиняют жестокие, порой даже смертельные страдания.

Последние дни

После войны Семен Гудзенко, биография которого пополняется новыми творческими и личными победами, продолжал работать журналистом. В 1950-е годы выходят другие его новые лирические произведения:

• "Дальний гарнизон" (поэма о повседневных трудах военнослужащих в Туркмении);
• "Новые края";
• "Могила пилота".

Рана, полученная в роковом 1942 году, постоянно давала о себе знать. Болезнь прогрессировала с каждым месяцем и причиняла мужчине множество боли и неудобств.

Зная, что она смертельна, Семен Петрович продолжал бороться за жизнь. Он активно писал, любил собирать возле себя друзей, изо всех сил старался вести обычный деятельный образ жизни. Болезнь причиняла неимоверные физические страдания, но она не делала поэта угрюмым отшельником или мрачным затворником. Прикованный к кровати, медленно, мучительно умирая, Гудзенко продолжал оставаться жизнерадостным романтиком и доброжелательным человеком. Он много общался и живо интересовался жизнью общества, новыми достижениями и открытиями, литературой и культурой государства.

Даже потеряв возможность писать самостоятельно, поэт сочинял свои бессмертные стихотворения и диктовал их. Скончался Семен Гудзенко зимой 1953 года.

Личная жизнь

Лирик военной жизни был женат на Ларисе Жадовой, дочери героя СССР, которая впоследствии достигла определенных высот в изучении истории искусства и дизайна.

У поэта имелась дочь Катя, которой не было и двух лет, когда он умер. Впоследствии девочку удочерил второй муж Ларисы – Константин Симонов. Сейчас дочь Гудзенко работает в МГУ и занимает должность заведующей кафедрой. Доктор наук, она изучает востоковедение.

Жена - Лариса Алексеевна Жадова
Дочь - Екатерина

Родители

Семён появился на свет в украинском городе Киеве 5 марта 1922 года.
Его папа, Гудзенко Пётр Константинович, имел профессию инженера. Мама, Ольга Исаевна, работала учительницей. Семья, в которой родился мальчик, была еврейской, мама дала сыну интересное имя – Сарио. Но такое взрослое звучание имени как-то не прижилось, и все называли ребёнка Сариком.

Школьные годы

В 1929 году, когда ему исполнилось семь лет, Семён пошёл в киевскую школу № 45. Одновременно со школьными занятиями он стал посещать литературную студию во Дворце пионеров. Товарищ, который занимался с Гудзенко в студии, вспоминал, что у него была удивительная память. Семён наизусть читал сотни стихов разных поэтов – Саши Чёрного, Киплинга, Иннокентия Анненского, Вийона, не говоря уже о классиках русской поэзии. Руководитель их студии часто вступал с начитанным мальчиком в полемику.

В 1939 году он получил аттестат о среднем образовании, и, несмотря на то, что в Киеве полным-полно высших учебных заведений самого лучшего уровня, Семён поехал поступать в Москву.

Институт

Он приехал в столицу из зелёного тёплого Киева с мечтою стать бушующим и беспокойным поэтом. Здесь он выглядел провинциалом в широких парусиновых брюках и ковбойке. Рукава были закатаны выше локтя и обнажали загорелые крепкие руки. Таким Семён вышел из поезда на Киевском вокзале столицы.

Сам же Семён жадно изучал литературу и поэзию, пытаясь что-то для себя почерпнуть, чему-то научиться. Он поглощал произведения Эрнеста Хемингуэя и Джека Лондона. Его восхищали стихи поэтов Николая Тихонова и Велимира Хлебникова. С ревностью он следил за становлением поэзии нового поколения – Бориса Пастернака и Константина Симонова. Пытался подражать Всеволоду Багрицкому, одно время увлёкся поэзией Владимира Маяковского, но вскоре разочаровался в ней.

Война

Спустя три недели после вероломного нападения Семён с однокурсниками решил записаться на фронт – в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. У Гудзенко были проблемы со зрением, и ему сначала отказали. Но бои уже были под его родным Киевом. В юношеском сердце такие новости отзывались острой болью, с большим трудом Семёну всё-таки удалось попасть на фронт. Для него это было важно: в общем строю со всеми советскими людьми гнать с родной земли немцев.

Он завёл себе военную книжку для записей боевых эпизодов и стихов. Только вместо поэтических строк там сначала появились конспекты занятий по подрывному делу. До войны ребята были филологами и спортивными рекордсменами, а из них по ускоренной программе готовили разведчиков и подрывников.

Через два-три месяца отряды спецназа уже ходили в тыл врага. В сентябре 1941 года немцы рвались в Москву, а ребят готовили к уличным боям в столице. Но 6 ноября Гудзенко вместе с другими курсантами принимал присягу во дворе Литинститута, а 7 ноября прошёл по Красной площади во время легендарного парада. На следующий день он уже был в прифронтовой полосе. В диверсионных группах забрасывался в оккупированные области – Смоленскую, Калужскую, Брянскую.

2 февраля 1942 года Гудзенко получил осколочное ранение миной в живот. Больше всего он не хотел такой раны, куда угодно – в ногу, руку, плечо, только не в живот. После этого его признали негодным к строевой службе.

Фронтовой поэт

Некоторые поэты о таком только мечтают: первые опубликованные стихи – и сразу лидерство среди нового поколения. Именно лидером называли Семёна Гудзенко многие фронтовые поэты, которые, так же, как и он, начали свой литературный путь на полях Великой Отечественной войны.

В своих стихах Семён очень точно передавал все тонкости окопного, неприкрашенного быта; клич победы, ради которого жили и шли на смерть; крики ненависти и боли, переполнявшие каждого и на фронте, и в тылу:

Талант молодого поэта был отмечен мастерами слова на его первом творческом вечере, которой прошёл весной 1943 года. Поэтесса Маргарита Алигер назвала его стихи очень земной поэзией, в которой чувствуется, как бьётся живой пульс и по-настоящему трепещет жизнь.

Все стихи, которые прочитал Гудзенко на своём первом творческом вечере, были рождены на войне. Поэт покинул фронт из-за попавшего в него осколка мины. Долго оправлялся он от тяжёлой раны, больше года скитался по госпиталям. И всё это время плодотворно писал стихи, где мыслями возвращался к увиденному в первый год войны.

Послевоенная деятельность

После войны поэт трудился в военной газете на должности корреспондента. Он изъездил Среднюю Азию, Западную Украину, Туву. Он практически не задерживался в Москве. В Курской области поэт наблюдал за тем, как происходит посевная, а на Украине уборка урожая. Везде помимо основной работы он читал свои стихи, прослушивал молодых поэтов, редактировал их начинающуюся поэзию. Каждый год выходил новый сборник его стихов:

Сколько бы ещё хороших стихов смог написать Семён, если бы так рано не остановилось его сердце.

Личная жизнь

Поэт был очень счастлив в браке со своей женой – Ларисой Алексеевной Жадовой. Она была дочерью советского военачальника, по образованию искусствоведом. В 1951 году у супругов родилась дочь Катя, в которой Семён души не чаял.

Через четыре года после смерти мужа Семёна Лариса Алексеевна вышла замуж второй раз за поэта Константина Симонова, который удочерил Катю. Сейчас Екатерина Симонова-Гудзенко заведует кафедрой истории и культуры Японии в институте стран Азии и Африки при МГУ.

Болезнь и смерть

В сентябре 1951 года у Семёна начались очень сильные головные боли. Медики установили диагноз – опухоль головного мозга, которая стала последствием военной контузии. Ему сделали две серьёзные операции. Он был прикован к постели и точно знал, что в скором времени умрёт, но продолжал писать стихи. В последние месяцы он смог только диктовать свои строки.

Его не стало 12 февраля 1953 года, в этот момент поэт находился в клинике нейрохирургии. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Семён скончался, когда ему вот-вот должен был исполниться 31 год, в самом расцвете сил. У него была поразительная внешность – лицо открытое и благородное, очень красивое. Казалось, что он создан для того, чтобы передавать любые сильные чувства. Он был общительным, простосердечным и отзывчивым человеком, имел неисчерпаемый запас весёлости и юмора. Но самое главное, что за такую короткую жизнь он успел стать счастливым во всём – в любви, работе, быту, странствиях, дружбе…

Соч.: Стихи. [Вступ. ст. Л. Озерова], М., 1961; Армейские записные книжки. [Предисл. П. Антокольского], М., 1962.

Гу'дзий Николай Каллиникович [21.4(3.5).1887, Могилёв-Подольский, — 29.10.1965, Москва], советский литературовед, академик АН УССР (1945). Окончил Киевский университет (1911). Профессор МГУ (с 1922). Руководил Отделом древнерусской литературы в институте мировой литературы им. Л. М. Горького (1938—47), Отделом русской литературы (1945—52) и Отделом украинской древней литературы (1952—65) в институте литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР. Основные исследования посвящены древнерусской литературе, творчеству Л. Н. Толстого, русской и украинской литературам 18 — начала 20 вв., вопросам текстологии, истории филологической науки. Г. — один из редакторов юбилейного Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого. Награжден орденом Ленина, 2 др. орденами, а также медалями.

Соч.: Как работал Л. Толстой, М,, 1936; Лев Толстой. Критико-биографический очерк, 3 изд., М., 1960; Н. С. Тихонравов, М., 1956; Изучение русской литературы в Московском университете (дооктябрьский период), М., 1958; Литература Киевской Руси и древнейшие инославянские литературы, М., 1958; История древней русской литературы, 7 изд., М., 1966; Хрестоматия по древней русской литературе XI—XVII вв. 7 изд., М., 1962.

Гудзо'н, Хадсон (Hudson) Генри (около 1550—1611), английский мореплаватель. В поисках северного морского пути из Атлантического океана в Тихий совершил в 1607—1611 четыре плавания в арктических морях, организованных лондонскими и амстердамскими купцами, искавшими новых путей в Китай и Индию в обход испано-португальских владений. В 1607, намереваясь пройти в Тихий океан через Северный полюс, поднялся до 80° 23' с. ш., попутно открыв о. Ян-Майен. В 1608 неудачно пытался найти проход между Шпицбергеном и Новой Землёй. В 1609, состоя на службе у голландской Ост-Индской компании, направился сначала в Баренцево моря, а оттуда к берегам Северной Америки для поисков Северо-западного прохода, обследовал часть побережья материка, открыл устье р. Гудзон и поднялся по ней на 250 км. В 1610 прошёл на З. проливом (Гудзоновым) между Лабрадором и Баффиновой Землёй, открыл обширный залив (Гудзонов). В его южной части (залив Джеймса) корабль Г. зазимовал. В июне 1611 на обратном пути команда взбунтовалась. Г. с сыном и 7 моряками, высаженные с корабля в шлюпку, пропали без вести.

Лит.: Моуэт Ф., Испытание льдом, пер. с англ., М., 1966, гл. 2; Powys L., Henry Hudson, L., 1928; Neatby L. Н., In quest of the North West passage, Toronto, 1958.

Гудзо'н, Хадсон (Hudson), река на В. США. Длина 520 км. Площадь бассейна 34,6 тыс. км 2 . Берёт начало в ледниковых озёрах гор Адирондак (Аппалачи). В верхнем течении — пороги и водопады, на остальной части (около 170 км) течёт в глубокой троговой долине. От г. Трои долина Г. представляет собой эстуарий с глубиной от 3,5 м (в верхней части) до 14 м (в расширенном устье, называется Аппер-Бей). Через узкий пролив Те-Нарроус Г. впадает в бухту Лоуэр-Бей Атлантического океана Имеет подводную долину (т. н. Каньон Г.), продолжающуюся в глубь океана на 200—250 км. Питание снего-дождевое. Весеннее половодье с максимумами в марте — апреле. Сток реки зарегулирован плотинами. Средний расход воды у г. Меканиквилл (среднее течение, 11 650 км) 210 м 3 /сек, наибольший — 3500 м 3 /сек. Морские приливы (высота до 1 м) распространяются на 240 км от устья (до плотины у г. Трои, откуда начинается судоходство). Верховья Г. лежат близко к басс. р. Св. Лаврентия, с которой Г. соединяется через канал, реку и озеро Шамплейн и р. Ришельё. Г. является важным звеном водной системы Нью-Йорк-Стейт-Бардж-канал, с которой он связан канализованным правым притоком — р. Мохок и каналом Эри. В бассейне Г. — крупные ГЭС (Шерман-Айленд, Спайр-Фолс и др.). В устье Г. — крупнейший город и порт Нью-Йорк; др. города — Трои, Олбани, Хадсон, Кингстон, Покипси, Ньюберг, Йонкерс. Названа по имени Г. Гудзона, открывшего в 1609 устье реки.

Гудзо'нов зали'в (Hudson Bay), средиземное море Северного Ледовитого океана, глубоко вдаётся с С. в территорию Канады. На В. Гудзоновым проливом соединяется с Атлантическим океаном, на С. — системой канадских проливов с Северным Ледовитым океаном. Площадь 819 тыс. км 2 . Средняя глубина 112 м, максимальная — 301 м. Средний объём 92 тыс. км 3 . Климат арктический. Средняя температура воздуха в январе от —22 °С до —31 °С, в июле от 5 °С на С. до 15 °С на Ю. Течения образуют циклональный круговорот. Температура воды зимой ниже 0 °С. В августе от 3°С на С. до 9 °С на Ю. Солёность 23—28,5°/оо, на С.-З. увеличивается до 29—30,5°/оо. С октября по июль покрыт льдом. Приливы полусуточные, высота их до 7,9 м. В глубинном слое температура воды от —1,8 °С до —2,2 °С, солёность 32,5—33,3°/оо. Лов трески, сельди, камбалы. Промысел тюленей. Основные порты: Черчилл, Порт-Нельсон. Открыт в 1610 английским мореплавателем Г. Гудзоном.

Гудзо'нов проли'в (Hudson Strait), пролив между полуостровом Лабрадор и о. Баффинова Земля. Соединяет Гудзонов залив с Атлантическим океаном. Длина около 800 км, ширина 115—240 км. Глубина в среднем 200—600 м. На Ю.-В., расширяясь, образует обширный залив Унгава. Около 8 мес. в году забит дрейфующими льдами, создающими вместе со снежными бурями и туманами большие затруднения для плавания. Охота на морского

Семён Гудзенко

Семён Петрович Гудзенко (настоящее имя - Сарио). Родился 5 марта 1922 года в Киеве - умер 12 февраля 1953 года в Москве. Русский советский поэт и журналист, военный корреспондент.

Сарио Гудзенко, ставший известным как Семён Гудзенко, родился 5 марта 1922 года в Киеве в еврейской семье.

При рождении мать назвала его итальянским именем Сарио. Имя Семен он взял во время Великой Отечественной войны (по совету Ильи Эренбурга), когда стал печататься как поэт. После первых публикаций в прессе, он писал своей матери: «не пугайся, если встретишь стихи за подписью "Семён Гудзенко", - это я, так как Сарио не очень звучит в связи с Гудзенко. Надеюсь, ты не очень обидишься".

Отец - Пётр Константинович Гудзенко, инженер.

Мать - Ольга Исаевна (Исааковна) Гудзенко, учительница.

Дед - белоцерковский мещанин Кун Меерович Гудзенко.

Двоюродный брат - Михаил Александрович Рогинский (1931-2004), советский и французский художник.

Родители были родом из Белой Церкви, незадолго до рождения будущего поэта семья перебралась в Киев, где жили на улице Тарасовской в доме № 3.

В 1939 году Семён Гудзенко поступил в МИФЛИ и переехал в Москву.

Семён Гудзенко во время войны

Первую книгу стихов выпустил в 1944 году.

12 мая 1945 года был награждён Орденом Отечественной войны II степени.

Награды Семена Гудзенко:

Умер 12 февраля 1953 года в Институте нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Владимир Высоцкий читает стихи Семена Гудзенко

Нас не нужно жалеть - из к/ф "Цыган"

Личная жизнь Семена Гудзенко:

Жена - Лариса Алексеевна Жадова (1927-1981), советский искусствовед, историк искусства и дизайна, дочь советского военачальника Героя Советского Союза Алексея Жадова. Впоследствии (с 1957) - жена Константина Симонова.

В браке в 1951 году родилась дочь Екатерина Кирилловна Симонова-Гудзенко (урождённая Екатерина Семёновна Гудзенко). Она была удочерена Константином Симоновым и получила отчество по его паспортному имени Кирилл. По профессии - историк-японист, с 2003 года заведующая кафедрой истории и культуры Японии Института стран Азии и Африки при МГУ.

Екатерина - дочь Семёна Гудзенко

Стихи Семена Гудзенко:

Мемуары Семена Гудзенко:

Гудзенко С. П. Армейские записные книжки. - М.: Советский писатель, 1962

Семен Гудзенко. Перед атакой

Когда на смерть идут - поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою -
час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв - и умирает друг.
И значит - смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед,
За мной одним идет охота.
Будь проклят сорок первый год -
ты, вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв - и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.

Бой был короткий. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.

Семен Гудзенко. Мое поколение

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали. Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, -
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, -
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

. Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, -
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

Семён Петро́вич Гудзе́нко (1922 — 1953) — русский советский поэт-фронтовик.

Родился 5 марта 1922 года в Киеве в еврейской семье. Его отец, Пётр Константинович Гудзенко, был инженером; мать, Ольга Исаевна, — учительницей. В 1939 году поступил в МИФЛИ и переехал в Москву.

…Гудзенко умер от старых ран. Последствия контузии, полученной на фронте, медленно убивали его. По воспоминаниям Евгения Долматовского, последние месяцы жизни поэта — это «новый подвиг, который по праву можно поставить рядом с подвигом Николая Островского, Александра Бойченко, Алексея Маресьева: прикованный к постели поэт, точно знающий о том, что его недуг смертелен, продолжал оставаться романтиком, солдатом и строителем. У его постели собирались друзья, чтобы говорить с ним не о недугах и лекарствах, а о борьбе вьетнамского народа за свою независимость, о строительстве на Волге и Днепре, о новых изобретениях и открытиях, и конечно, о стихах. В последние месяцы своей жизни Семен Гудзенко, уже не могший писать сам, продиктовал три стихотворения, которые, несомненно войдут в золотой фонд советской поэзии.

Это было первое крещение. Первые убитые, первые раненые, первые брошенные каски, кони без седоков, патроны в канавах у шоссе. Бойцы, вышедшие из окружения, пикирующие гады, автоматная стрельба.
Погиб Игношин. На шоссе у Ямуги. Погиб конник, осколки разбили рот. Выпал синий язык.

10 декабря 1941.

Пришло письмо от Нины. Пишет Юре, а мне только привет. И сейчас такая же, чтоб я не зазнавался, а сама плакала, когда я уходил. Гордая до смешного. Письмо носилось в кармане, адрес стерся, и тогда захотелось написать.
Была ранена в руку. Опять на фронте. Избалованная истеричка. Красивая девушка. Молодчина.

Снег, снег, леса и бездорожье. Горят деревни.

Одоево. Зашли с Паперником в дом. Жена арестованного. Ему немцы "повязку" надели и он работал в управе. Это чтоб с голода не помереть. Сволочь. Городской голова — адвокат, сбежал с немцами.

Был бой под Кишеевкой. Лазарь бил из снайперской. Здорово! Метко. Ворвались в деревню. Потом отошли. Когда подползали — деревня кашляла. Гансам не по легким наши морозы. Простужаются, гады.
Подпускают идущих по пояс в снегу на 50-60м. Зажигают крайние дома. Видно как днём. И бьют из пулеметов, минометов и автоматов. Так они бьют везде.

Бой под Хлуднево.
Пошли опять превый и второй взводы. Бой был сильный. Ворвались в село. Сапер Кругляков противотанковой гранатой уложил около 12 немцев в одном доме. Крепко дрался сам Лазнюк в деревне. Лазарь говорит, что он крикнул: "Я умер честным человеком". Какой парень. Воля, воля! Егорцев ему кричал: "Не смей!". Утром вернулось 6 человек, это из 33-х.

Испуганная хозяйка. Немцы прошли. Заходим. Обогрелись, поели супец. Немцы здесь все отобрали. В скатертях прорезали дыры для голов, надели детские белые трусики. Маскируются. Найдём!

Идем в Рядлово. Я выбиваюсь из сил. Лыжи доконали. Отдыхаю.
2-го утром в Поляне. Иду в школу. Лежат трупы Красобаева и Смирнова. Не узнать. Пули свистят, мины рвутся. Гады простреливают пять километров пути к школе. Пробежали. Пули рвутся в школе.
Бьёт наш "максим". Стреляю по большаку. Немцы уходят на Маклаки. Пули свистят рядом.

Шел строй. Немел. Все тише, тише.
Лежали посреди села
У школы с обгорелой крышей
Полусожженные тела.
И трудно было в этих трупах
Узнать друзей-однополчан.

Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Бабарыка перевязал. Рана — аж нутро видно. Везут на санях. Потом довезли до Козельска. Там валялся в соломе и вшах.

Живу в квартире нач. госпиталя. Врачи типичные. Культурные, в ремнях и смешные, когда говорят уставным языком.

Когда лежишь на больничной койке, с удовольствием читаешь веселую мудрость О.Генри, Зощенко, "Кондуит и Швамбранию", бравого солдата Швейка.

А в какой же стадии хочется читать Пастернака? Нет таковой.
А где же люди, искренне молившиеся на него, у которых кровь была пастерначья? Уехали в тыл. Война сделала их ещё слабее.

Мы не любили Лебедева-Кумача, его ходульные "О великой стране". Мы были и остались правыми.

Мы стояли на перекрестке дорог. Со всех сторон хлестали ветра. Москва была очень далеко.

Железнодорожные рельсы засыпаны снегом. Поезда не ходят с лета. Люди отвыкли уже от гула. Тишина здесь, кажется, усилена этими рельсами.

Был мороз. Не измеришь по Цельсию.
Плюнь — замерзнет. Такой мороз.
Было поле с безмолвными рельсами,
позабывшими стук колес.
Были стрелки совсем незрячие —
ни зеленых, ни красных огней.
Были щи ледяные.
Горячие были схватки
за пять этих дней.

Пусть кому-нибудь кажется мелочью,
но товарищ мой до сих пор
помнит только узоры беличьи
и в березе забытый топор.

Вот и мне: не деревни сгоревшие,
не поход по чужим следам,
а запомнились онемевшие
рельсы.
Кажется, навсегда.

Вчера вышел из дома. Пахнет весной. Не заметил её начала.
Завтра мне 20 лет. А что?

Прожили двадцать лет.
Но за год войны
мы видели кровь
и видели смерть —
просто,
как видят сны.
Я все это в памяти сберегу:
и первую смерть на войне,
и первую ночь,
когда на снегу
мы спали спина к спине.
Я сына
верно дружить научу, —
и пусть
не придется ему воевать,
он будет с другом
плечо к плечу,
как мы,
по земле шагать.
Он будет знать:
последний сухарь
делится на двоих.
. Московская осень,
смоленский январь.
Нет многих уже в живых.
Ветром походов,
ветром весны
снова апрель налился.
Стали на время
большой войны
мужественней сердца,
руки крепче,
весомей слова.
И многое стало ясней.
. А ты
по-прежнему не права —
я все-таки стал нежней.

У каждого поэта есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
все мелкие обиды и провинности
прощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,
на карту не внесенная, одна,
суровая моя и откровенная,
далекая провинция — Война.

Были в МГУ. Здесь уже нет ничего студенческого. Большинство этих людей не хотят работать, не хотят воевать, не хотят учиться. Они хотят выжить. Выпить. Это единственное, что их волнует. Они не знают войны.
Правда, есть много честных девушек.

Они учатся, работают в госпиталях, грустят о ребятах, ушедших на фронт. Но их ЗДЕСЬ не очень много.

До войны мне нравились люди из "Хулио Хуренито", "Кола Брюньона", "Гаргантюа и Пантагрюэля", "Похождений Швейка" — это здоровые, веселые, честные люди.

Тогда мне нравились люди из книг, а за девять месяцев я увидел живых собратьев — этих классических, честных, здоровых весельчаков. Они, конечно, созвучны эпохе.

Студент-искусствовед. Два дня метель. В воскресенье необходимо было чистить аэродром. Искусствовед заявил: "Работать не буду, у меня воспаление почечной лоханки".

А с этого аэродрома поднимались ястребки, защищавшие его теплую комнату с репродукциями Левитана.

Война — это пробный КАМЕНЬ всех свойств и качеств человека. Война — это КАМЕНЬ преткновения, о который спотыкаются слабые. Война — это КАМЕНЬ, на котором можно править привычки и волю людей. Много переродившихся людей, ставших героями.

Лебедев-Кумач. "Широка страна", 1941. "За нее мы кровь прольем с охотой". Какая суконная, мертвая строка о крови свободных, гордых людей. Так писать — лучше промолчать.

Здесь, под Москвой, живут испанские солдаты. Они мстят под Волоколамском за своего Лорку, за Мадрид. Смелые, веселые люди. Черные глаза, черные вьющиеся волосы, до блеска начищенные сапоги.

Далеко Мадрид. Весенняя русская ночь. Из окон несется звук гитар и пение непонятной, но родной песни.

Были в ИФЛИ и в ГИТИСе. Серьезные книжники-ифлийцы дрыгают ногами на сцене и поют неаполитанские песенки. Лиц нельзя разобрать. Вся эта масса копошилась в зале, но прямо в глаза не смотрят, лица прячут. Войны не понимают. Это, конечно, не о всех, но таких много.

Они все боялись фронта. И поэтому просыпались и ложились со страстными спорами:
— Ты отсиживаешься. Я бы.
— Брось, сам трус.
— Мы здесь нужней.
Тупые люди. Кулачки, кусочники.

Девушка учила Овидия и латинские глаголы. Потом села за руль трехтонки. Возила все. Молодчина.

Вышел из метро. После этого провал. После этого я был сбит авто на площади Дзержинского, и снесли меня в приемный покой метро. Пришел в себя. Забыл все: откуда, зачем, какой месяц, война ли, где брат живет. Болит голова, тошнит.

Вчера был у нас Илья Эренбург. Он, как почти всякий поэт, очень далек от глубоких социальных корней. Выводы делает из встреч и писем. Обобщает, не заглянув в корень. Он типичный и ярый антифашист. Умен и очень интересно рассказывал. "Мы победим, — сказал он, — И после войны вернемся к своей прежней жизни. Я съезжу в Париж, в Испанию. Буду писать стихи и романы". Он очень далек от России, хотя любит и умрет за неё, как антифашист.

28 декабря 1944

Ракоци — район фашистский. Старый мадьяр с шестого этажа бросил гранату, убил 10 офицеров.

Наш конвоир один ведет 1000 румын. Он пьян. Один румын берет его автомат, двое ведут его за руки. (Ну чем ни Швейк с конвоирами) )))

15 января 1945, под Будапештом.

Голодные мадьяры тянут мешками фисташки, тонут в патоке. Солдаты, наши славяне, умываются одеколоном и поят коней пивом, потому что нет воды. Люди всего боятся — сидят в бункерах и с опаской ходят по улицам. Но это только вначале, а потом видят, что мы зря не стреляем, и начинают сновать и вынюхивать, где что можно унести. Квартиры грабят друг у друга. К нашим политотделам ходят с жалобами — изнасиловали. Вчера в одном артполку расстреляли хлопца, награжден. Его расстреляли перед строем "для поучения". Жаль, честно говоря. Война!.

На улице трупы людей и коней. Ещё не все убрано. Трупов много. За 5 месяцев отвык от этого и возле первого убитого мадьяра останавливаюсь: руки в перчатках закинуты за голову, на носке дырочка, ещё идет пар от пробитого черепа.

У стены лежит наш солдат. Он убит. Из карманов высыпалось печенье.
Пленные — их тысячи. Они в домах. Их сортируют и допрашивают. Они почти все переоделись в штатское, и поэтому с ними неприятно говорить.
— Мы не солдаты.
А по выправке, по лицу, по рукам — солдаты.

Авиация не бомбит — гуманизм и боязнь ударить по своим.

Бои идут сейчас подземные, а не уличные — идет пехота под домами.

Немцы сбрасывают на парашютах бензобаки. Летят на розовых парашютах. Огонь. Загораются.

Уже 4-й день идут ожесточенные бои. Бойцы подразделения Хрипко и Лебедь захватили шедший к городу трамвай с прицепом.

19 февраля 1945.

Взят Будапешт.
И неизменно вбивая в оборону клин,
идут дивизии на Вену и наступают на Берлин.
Сейчас от Познани до Праги
У всех фронтов одни пути

Ностальгия. Привыкаешь ко всему: в Будапеште уже не волнует, что первые дни не давало уснуть, о чем только в книгах читал в России. Вся экзотика узких переулков, неожиданных встреч с итальянскими или шведскими подданными, монастыри, кино и церкви надоели солдатам, которые как-то этим интересовались. Нам хочется домой. Пусть даже там нет такого комфорта. И на это уже плюют. Хотя раньше с завистью смотрели на белизну ванных комнат, на блеск полов, на массивность или легкость мебели. Хочется всем домой, пусть в нетопленую комнату, пусть без всяких ванных комнат, нов Москву, Киев, Ленинград. Это тоска по Родине.

21 февраля 1945.

В кино идет "Она сражалась за Родину" под названием "Товарищ П.". Это у них как кинобоевик, в зале все время аплодисменты, плач и оживление. В Кишпеште смотрел американский ковбойский фильм. Стрельба. Убийство. Страшная скука. А зал в бешеном восторге. Я не досидел. Видно, мы воспитаны на более умном и мудром искусстве.

Мадьяр — молодой, здоровый, в шляпе, с дешевым перстнем. Говорит на ломаном русском. Как-то шутя спросил: "Есть ли в Будапеште ресторан?" Он ответил: "Нет. А в Москве есть". — "Откуда знаешь?" — "Я из Москвы только четвертый день".

Я совсем остолбенел. Дальше рассказал он, что был взят под Старым Осколом в 1943, сидел в лагере в 40 км от Москвы, был в Горьком и Шапове. Жалуется, что в Венгрии плохо, что в лагере он получал 750 граммов хлеба, а тут четвертый день ничего не ест. Приехал он в армию, хочет драться с немцами.

Вот уже и история. Уже встречаем вернувшихся домой пленных. Теперь рад, когда видишь усатого мадьяра, в 1914-1916 жившего в Омске, а вот уже мадьяры 1941-1945 из-под Москвы и из-под Горького.

В Европе солдат привыкает к чистоте, к хорошему белью, к духам. Это, конечно, о тех днях, когда идут бои в больших городах. Но на пути каждого солдата был или будет один город, где он ещё познает прелести и гнусности Европы. Для меня таким городам стал Будапешт. С неизвестностью, монахами, всепоглощающей торговлей, проститутками, быстротой восстановления и пр. и т.п.

Собачонки всех мастей, но все карликовые. Шоферы давят их безбожно. "Та разве то собака, то ж мышка", — сплюнув, говорит водитель.

Во всех квартирах канарейки. Основная работа престарелых дам: подыскивание самцам самок у соседей. Этим, птичьей любовью, они копируют свою, ушедшую и не такую красивую.

Мой хозяин — бывший кельнер. У него медали за прошлую войну. Мне он говорит, что бил в 1914 году итальянцев, а немцам, наверное, хвастал, что бил русских.

В Буде немцы. Артбатарея. Из окон видны солдаты на том берегу. Лед. Полыньи. Красные парашюты. Немцы сбрасывают своим жратву и гранаты.
Внизу открытые настежь магазины. Бери что хочешь.

Подхожу к артиллеристу. Смотрю, что он взял: один кусок мыла, флакон одеколона, сигареты. Взял, что нужно, а большего не берет.

Никогда я не забуду,
сколько буду на войне,
взбудораженную Буду,
потонувшую в огне.
И обломки переправы,
и февральский ледоход,
и Дуная берег правый,
развороченный, как дзот.
И багровое на сером --
пламя в дымных этажах.
И того, кто самым первым
был в немецких блиндажах.

— Я была простой сестрой в одесской санатории, здесь меня принимали в лучших домах, — говорила одна девчонка, уехавшая из Одессы в Братиславу со словацким офицером. Дура.

Утром 8 апреля в Братиславе.

Шовинизм. Немцы поработали. Раненый штатский чех не хочет идти в австрийскую больницу.

Снова Вена. В Вене висят красные флаги — они сделаны из немецких, но свастика сорвана и пятно закрашено.

На доме в Вене плакат "Да здравствует Москва!" Грамотно, но написано готическим шрифтом. Маляр — аполитичен, не учел.

На улице старики-немцы, с ними девчонка-украинка. Она теперь их спасает. Боже мой, как они теперь лебезят перед ней.

Брно, 26-28 апреля 1945.

Лежат убитые немцы. Никто их хоронить не хочет, они прикрыты забором.

Трупы наших солдат. Один по пояс виднеется из окопа. Рядом связка гранат. На груди знак "Гвардия". В кармане фото и документы. Мозговой, 1924 г.р., кандидат ВКП(б) с 1944, награжден двумя медалями "За отвагу" и орденом Красной Звезды. Был почти всюду. На войне с 1942.

Немцев было много. Они бежали. Лангер остался. Он поражен, что его не трогают. На второй день уже недоволен тем, что солдат взял у него пустой чемодан. Жалуется.

Есть извещение, что умер Гитлер. Это никого не устраивает. Каждый хотел бы его повесить.

Венский зоопарк. Голодные звери. Медведи, львы, волки. Ходят наши солдаты.

— Что, он же не русский (о льве). Он не понимает, — говорит сержант.
Венский зоопарк взят под охрану воинской части. Солдаты кормят зверей.

Ночь на 9 мая 1945.

С трудом добираемся до Елгавы. Здесь утром были немцы. По пути встречаем много немцев — колоннами и группками. Нет конвоя. Они кланяются, на них не обращают внимания. Говорят, что Прагу защищают власовцы. Говорят, наоборот, что они восстали против немцев. Одно известно, что есть очаги сопротивления. Очень не хочется погибнуть в День Победы. А навстречу везут раненых. Сегодня до 12 часов наши ещё бомбили. Дымятся обломки, повозки.

11 мая возле парламента хоронили погибших 10 мая, после войны. Ст. л-т Глазков, капитан Семенов. Зелень, цветы, слезы чешек. Хороним полковника Сахарова. Чехи брали на память горячие гильзы от крупнокалиберного пулемета. Это память о храбрых и о освобождении.

В Праге хоронят погибшего после победы майора.
Влтава тиха, но гремит орудийный салют.
Женщины плачут. Мужчины молчат у собора.
И обжигая ладони, гильзы на память берут.
Гильзы хозяйки начистят кирпичною пылью.
Первые ландыши, ландыши будут стоять на окне.
Ландыши красными станут! И к правнукам былью
Сказка придет о салютах, цветах и войне.

Я видел на дорогах, как немцев берут шоферами. Машин очень много. Через 50 км его угощают и дружелюбно беседуют. Русская душа. Все сразу забывается, хотя на нем германская форма и ленточка орденская.

Шофер говорит:
— К осени вернемся домой. Летом не хочу, пусть жена сама картошку копает (смеется).

Капитан говорит:
— Медаль "За победу над Германией", а ещё будет за Японию.

Уже поговаривают, что на Востоке тоже будем биться.

Солдат вернулся в Киев. У него жил немец на квартире. Убил его мать. Ограбил. Случайно нашел конверт с его берлинским адресом. Это было в 1943 году. В 1945 он пришел в Берлин и нашел дом этого немца. Здесь он увидел свой костюм, присланный в посылке. Немец уже давно был убит. Его вдова, когда узнала, кто этот пехотинец, смертельно побледнела. Солдат не стал брать своего костюма. Он только на дверях написал: "Сюда приходила месть из Киева, с ул. Чкалова, из дома № 18". Наутро вдова сбежала в деревню. Солдат решил поселиться здесь с друзьями. В шкафах он нашел много знакомых вещей и это напоминало ему мать, дом, Киев.

Когда мы узнали о конце войны, каждый больше всего боялся умереть. Жизнь после войны солдаты берегут ещё сильнее.

Сейчас очень многие хотят демобилизоваться — находят какие-то старые болезни, ездят на рентген, стонут и кряхтят. А ещё две недели назад они были бодрыми и подтянутыми офицерами. Всё это не страшно. Пусть хитрят — они победили.

Опять снилась Москва.

Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.

Но если снова воевать.
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон.

Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.