Здесь нет врагов очевидных как скарлатина

Доперестроечной, советской школьной программы, конечно же.

Продолжу виртуальную жизнь бедной Валентины этим постом. Хотя она и без того нетленна, несмотря на подробную смерть на страницах старых учебников. Этот страшный стишок (из-за слога хочется так назвать), мне кажется, практически невозможно вытравить из памяти бывшего советского пионера. Настолько он проникающ и цепок. Даже здесь, на молодых Дневниках, должны найтись люди, которых в свое время потрясла смерть Вали-Валентины.

Кто никогда ранее не встречался с этим стихотворением, посмотрим, как он подействует на ваш незамутненный разум). Действует ли и сейчас мрачное обаяние "Смерти пионерки", когда-то заставлявшее нас запоминать местами совершенно непонятные строчки с первого чтения? Или темное заклинание обветшало и, подобно старым богам Геймана, потеряло силу по причине невнимания?

Итак, "Валя, Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь. ". Добро пожаловать в пионерский кошмар.

Эдуард Багрицкий

СМЕРТЬ ПИОНЕРКИ

Ах, пеночки зеленой

Что с тобой теперь?

Говорить не можешь -

Над тобой колдуют

Гладят бедный ежик

Что с тобой стряслось?

В подъязычье стон?

(Спать. Спать. Спать.)

Над тобой склоняется

Тягостно в избе.

Я крестильный крестик

Все хозяйство брошено,

Не поправишь враз,

Грязь не по-хорошему

В горницах у нас.

Куры не закрыты,

Свиньи без корыта;

С голоду сердито.

Не противься ж, Валенька,

Он тебя не съест,

Твой крестильный крест.

На щеке помятой

А в больничных окнах

От морей ревучих

Над больничным садом,

Вытянувшись в ряд,

За густым отрядом

Молнии, как галстуки,

В дождевом сиянье

И выходят в бой

Блузы из сатина

В синьке грозовой.

Трубы. Трубы. Трубы

Над больничным садом,

На вечерний сбор.

Заслоняют свет они

Пионеры фабрики Ногина.

А внизу, склоненная

Губ не освежить -

Не придется жить.

- Я ль не собирала

Все коров доила,

Чтоб было приданое,

Чтоб фата к лицу -

Как пойдешь к венцу!

Не противься ж, Валенька!

Он тебя не съест,

Твой крестильный крест.

Пусть звучат постылые,

Не погибла молодость,

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

На широкой площади

Но в крови горячечной

Но глаза незрячие

Ворона с бойцом -

Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая

Чтобы юность новая

Из костей взошла.

Чтобы в этом крохотном

Пела наша молодость,

Как весной вода.

Вьется по шнуру.

Вьется над бугром.

"Валя, будь готова!" -

В прозелень лужайки

Капли как польют!

Валя в синей майке

Над больничной койкой

"Я всегда готова!" -

На плетеный коврик

И потом бессильная

В пухлые подушки,

В мякоть тюфяка.

А в больничных окнах

От большого солнца

В комнате светло.

И, припав к постели.

За оградой пеночкам

Не согласна ждать.

В болтовне ребят.

И выходит песня

С топотом шагов

В мир, открытый настежь

У меня смутное воспоминание, будто в учебнике еще была картинка. Тоненькая вскинутая рука над кроватью, мать в отчаянии над отброшенным крестиком, а над головой, средь грозовых туч, пионеры фабрики Ногина. А может, это шутка моего мозга, и такой картинки вовсе не было. Но такое ощущение, как будто вскинутая в салюте рука выгравирована в памяти.

Я украдкой плакала над Валентиной. Это было похоже на настоящую смерть, именно потому, что смерть достаточно подробно описана. Смерть от неведомой и страшной болезни. "Воздух воспаленный, черная трава. Почему от зноя ноет голова? Почему теснится в подъязычье стон? Почему ресницы обдувает сон?". Непонятное слово "скарлатина" (как объяснила учительница, "раньше была такая болезнь, но советская медицина навсегда победила ее, и сейчас такой болезни нет") пугало и по степени инфернальности могло соперничать с Лихом Одноглазым из русских бытовых сказок. Мы рассуждали о храбрости и верности пионерки идеалам коммунизма, а мозги в это время свербила непонятность. Я с детства не любила темные места в стихах. Что за "на юру", "содружество ворона с бойцом", что за песня, не согласная ждать? Но сокрушительная драма, творящаяся в немудреного размера строчках, сметала все размышления, оставляя только эмоции. Ты бы так смогла? Спрашивала я себя и не знала, что ответить. Хотелось верить, что да. "Будь готов! - Всегда готов!". Эта тонкая рука стояла перед глазами и назойливо напоминала ту прозрачно-синюю умирающую девочку из больницы, которую ее отец вечно носил на спине, хотя она была взрослее нас. Сознательно ситуацию Валентины я примеряла на себя только в части пионерской клятвы, но, может быть, подсознательно касалась недавнего прошлого, когда так же в моей жизни были актуальны "белая палата, крашеная дверь", ненавистные утки, жизненные силы, медленно вливаемые через капельницу, и девающиеся потом непонятно куда, чаепитие через носик заварочного чайника - невозможность просто поднять голову. И чечуэккэ, вечно подстерегающий в том углу под потолком. Поэтому мурашки бегали, будущему взрослому во мне было страшно задним числом от столь жесткого описания козней болезни). Но чисто сознательно об этом не думалось, просто по-детски, немного восторженно даже, ужасалось.

Когда через какое-то время я узнала о болезни-скарлатине подробнее, была разочарована ее похожестью на ангину. И тем, что лечится всего-то антибиотиками. Очарование рассеялось. Но непонятки остались.

Позже, утоляя любопытство по другому поводу, копалась в алхимических трактатах, но ни разу не вспомнила в этой связи "Смерть пионерки". Хехех, а ведь могла бы. Когда много копаешься в столь специфической литературе, начинаешь все смотреть сквозь призму Великого Делания. Помнится, люди творчество БГ так препарировали))) довольно смешно. И вот нашла прикольную статью, и, ох, как там разложено все насчет этих признаков "содружества ворона с бойцом"! Остроумно и познавательно, делюсь с вами удовольствием, если кто оценит.

Настроение: Понедельник, проходи мимо.

Доброго времени суток! Внезапно на меня напала дикая ностальгия по пятой части свитков, а именно, по той неповторимой атмосфере, которая целиком и полностью пропитывает все пределы этих суровых северных земель. Провинция Skyrim живет своей жизнью, которая, как нельзя лучше, находит свое отражение в песнях. Им, собственно говоря, и посвящен этот пост.

Жил да был Рагнар Рыжий - героем он слыл, как-то раз он в Вайтран ненадолго прибыл.

Он куражился, пыжился, бряцал мечом, похваляясь, что враг ему всяк нипочем!

Но вдруг Рагнар Рыжий как лютик поник, он услышал Матильды насмешливый крик…

"Что блажишь ты, что врешь, что ты мед здесь наш пьешь?! С нас довольно, готовься - сейчас ты умрешь!"

Лязг стали о сталь беспрестанно звенел, и Матильды воинственный дух пламенел!

И унял с тех пор Рагнар хвастливую ре-е-е-е-е-ечь. как слетела башка его рыжая с плеч!

Интересно: Иногда при посадке к извозчикам можно услышать песню про Рагнара Рыжего.

Крыльев размах, что полнеба накрыл. Бойся и прячься – идет Алдуин!

И пасть его – бездна, как сажа черна. Немало селений спалил он дотла.

Где же герой, что спасет нас от бед? Ужель во всем свете рыцаря нет?

И радости песнь захлебнется в крови? Приди же герой, бейся или умри.

Но вот в час беды к нам пришли Языки. К бою готовы и духом крепки.

Их песнь Алдуину пророчила смерть, Ту’ум, что колышет небесную твердь.

Погиб Алдуин, хвала Языкам! Им славу и честь воспоем сквозь века.

И правнуки наши услышат сквозь сон, как великий дракон был побежден.

Интересно: Бард Морфала, Лурбук, по мнению многих - худший бард в Скайриме и будет импровизировать, если вы к нему обратитесь.

За юность мы пьем, прошлым дням наш почет. Скоро век произвола совсем истечет.

Побьем Братьев бури, землю нашу вернем. Защищать край родной будем мы день за днем.

Сдохни, Ульфрик, изменник лихой! Как ты сгинешь, так будет у нас пир горой.

Мы Скайримские дети, битва нам словно мать. Нас Совнгард ждет светлый, каждый рад жизнь отдать.

Но прежде очистим мы отчизну свою. Не уступим мы наших надежд воронью.

Интересно: Ученики и учителя из Коллегии бардов в Солитьюде могут практиковаться в музицировании и пении, но никогда не исполнят композицию по заказу.

За юность мы пьем, прошлым дням наш почет. Скоро век притеснений совсем истечет.

Изгоним имперцев, землю нашу вернем. Защищать край родной будем мы день за днем.

Честь тебе, Ульфрик! По праву трон твой! Здесь в твою славу у нас пир горой.

Мы Скайримские дети, битва нам словно мать. Нас ждет светлый Совнгард, каждый рад жизнь отдать.

Но прежде очистим мы отчизну свою. Не уступим мы наших надежд воронью.

Интересно: В Рифтене нет исполнителей, хотя и имеется две таверны.

Герой он бесстрашный, он непобедим,

Лишь кинешь ты клич - и придет Довакин.

Изгонит он зло и врагов победит,

И доблесть его небеса озарит.

Так слушайте, норды, о славе его,

Коль вера сильна, а честь прежде всего,

То сквозь адское пекло пройдет невредим,

Наш герой, наш защитник, о, Довакин!

Ностальгия?) Я до сих пор играю с самого выхода))

Рагнара рыжего пропел.

От этих песен аж мурашки по коже, особенно "Век притеснений"

@moderator, лишняя клубничка. И не только.

А реклама затесалась незаметно.

Карта Тамриэля 4Э 201

Красивая фанатская карта Тамриэля в hi-res по состоянию на времена Возвращения Алдуина и Войны Ульфрика. Vasyan-free.

Русская локализация TESO уже доступна на тестовом сервере

Официальная русская локализация уже загружена на тестовый сервер вместе с главой Греймур и выйдет 2 июня 2020 года.

Напомню, что русификация выйдет только для ПК версии игры, на XBOX и PS4 русский язык пока не планируется. Также, не стоит забывать, что это всего-лишь тестовый сервер и многие названия переведены довольно криво и неестественно. Поэтому, желающие помочь в переводе, могут ввести в чат игры команду /locru или /локализация и через пробел указать на выявленную ошибку.

Помимо этого, вчера, 20-го апреля, с барского ЗОСьего плеча была выдана бесплатная подписка ESO+ на целую неделю.

Топ-7 болезней Тамриэля

О самых примечательных заболеваниях мира TES в легкой и познавательной форме.

Авторы артов: TeroPorthan, Santiago London, Dolce Paganna

Башня Мзарк

Корень Нирна. По мотивам "The Elder Scrolls V: Skyrim"

Светится в темноте, гнётся.

Материал: изолон, металл, акрил, силикон.

Еще раз о родстве орков и двемеров

Оригинал найден в сообществе Elder Scrolls Club

Нет, это не очередное обсасывание идеи о том, что двемеры каким-то образом стали орками. Опровержению этой идеи я в свое время посвятил весьма объемный текст, и не намерен к ней возвращаться.

Должен сказать, что все нижеследующее представляет собой спекулятивную гипотезу, основа которой, в то же время, показалась мне настолько изящной, что я дал себе труд поддержать ее несколькими другими свидетельствами. Результат — перед вами.

В то время как все крайне озабочены исчезновением двемеров, мало кто задается вопросом откуда они взялись. А ведь это тоже загадка.

Нет никаких сведений о том, как этот народ отделился от рода альдмеров. Мы не можем указать на культурные мотивы, общие для альдмеров и двемеров, за исключением нескольких принципов законности, да, пожалуй, алфавита.

Данмерские источники утверждают, что гномы были обособленным племенем темных эльфов, образовавшим впоследствии Великий Дом Двемер.

Первые поселения двемеров возникли в горах Велоти, откуда двемеры распространились по Морровинду, и, видимо, по Скайриму (судя по дате построек, это были не беженцы из Морровинда, а параллельная ветвь, о чем, впрочем, тоже уже писалось).

История же двемеров по большей части состоит из записей об их конфликтах с другими расами и между собой, хотя точные даты этих событий зачастую неизвестны.

Собственно, и все. Мы знаем, что двемеры откололись от альдмеров, и мы знаем, где они жили. Нам неизвестны ни причины раскола, ни даты миграции. На самом деле, это довольно странно: мы прекрасно знаем, как возникли все прочие эльфийские расы. Непостижимым кажется, что самая развитая из них каким-то образом не оставила никаких свидетельств своего происхождения. Как будто бы его и не было. Или, как будто бы им очень не хотелось о нем разговаривать.

Здесь я должен оговориться: я не случайно назвал свою гипотезу спекулятивной. В смысле, то, о чем пойдет речь дальше, могло иметь место в действительности, этому ничего не препятствует. Но это никак не отменяет того, что может существовать и другое объяснение. Ну, не знаю, например, что двемеры при исчезновении угодили во временную петлю, и потому Думак был не только последним, но и первым королем двемеров. Подобное тоже будет не лишено толики интереса, но обсуждать тут решительно нечего за неимением свидетельств.

Я же, со своей стороны, все-таки стараюсь опираться на существующие источники.

Кроме того, нам известно, что весь эпизод с поеданием Тринимака произошел во время погони Тринимака и его последователей за кимерами, которых вел Велот. Спрашивается: а зачем, собственно, Боэтии потребовалось убеждать кимеров в том, что Тринимак лжец, если они уже были даэдрапоклонниками и стремились как можно скорее покинуть Саммерсет? Очевидно, проповедь Князя Даэдра предназначалась ушам последователей Тринимака, орсимерам.

Зачем это Князю – понятно: чем больше почитателей – тем лучше. Вопрос в другом: были ли среди орсимеров те, кто поверил речам Боэтии? И если такие были, то постигла ли и их судьба собратьев, стали ли они орками?

Предположим, что народ орсимеров разделился. Часть осталась оплакивать Тринимака (и вскорости получила занятный сюрприз в лице Малаката и отросших клыков), а часть …последовала за Велотом и кимерами. В конце концов, что им еще оставалось? Их бог был убит у них на глазах, сами они от него отреклись, а значит, возвращаться в общество альдмеров смысла точно не было.

Здесь уместно привести второй письменный источник, Проповедь Десять из Тридцати Шести Уроков Вивека:

«Вивек говорит Наставнику помнить слова Боэт-и-а:

Но зачем бы Вивеку повторять эти слова спустя столько лет? Взглянем на них пристальнее. Он говорит их Наставнику, то есть Неревару. Зачем?

Проповедь Десять начинается со слов:

Обычно, когда в Тридцати Шести Уроках появляется эта фраза, это значит, что последующая Проповедь будет как-то раскрывать или подсвечивать события, произошедшие в предыдущей Проповеди.

Что же, заглянем в Проповедь Девять. В ней идет речь о войне с северянами. А начинается она так:

Провозвестник и наставник – одно лицо, Неревар. И больше в этой Прроповеди ни о каких вразумлениях речи не идет, описываются только военные действия.

Я считаю, весьма разумно считать, что Проповедь Десять – это, помимо метафизического урока, еще и инструкция, в которой Неревара обучают, как именно вести себя с двемерами.

Ну-ка, какая фраза в ней вторая?

Ну да, а то еще чего доброго, убьют посла.

Несмотря на желание кимеров, которые в ряде источников упоминают Дом Двемер как один из своих Великих Домов, ассимиляции двух народов так и не произошло. В первую очередь это связано с религиозными взглядами. Если кимеры были даэдрапоклонниками, то двемеры упорно придерживались антитеизма, отрицая всех (объективно существующих) в Нирне божеств. Если следовать моей гипотезе, то это вполне логично: их бога и предводителя убили у них на глазах. То есть проверку на божественность он не прошел. А начать поклоняться даэдра, роду убийцы их бога, который, к тому же, превратил их братьев в клыкастых вонючих варваров было для них уж как-то чересчур. И двемеры находят свой, особый путь.

Как стало понятно после выхода TES: Online Orsinium, орки – не просто умелые кузнецы. Инженерные достижения древних орков продолжают удивлять спустя тысячелетия.

При этом, в отличие от двемеров, орки являлись (и являются) заложниками мракобесного культа даэдра и народом-изгоем. Чего бы они добились, отказавшись от почитания даэдра, посвятив себя Разуму и Логике, и не будучи на ножах с половиной Тамриэля? Что ж, вполне вероятно, что двемерские руины, полные невероятных механизмов – полноценный на то ответ.

При этом нельзя сказать, что мировоззрение двемеров поменялось кардинально. Они по-прежнему продолжали ненавидеть Нирн и стремиться вернуться в мир первоначальных духов – вековая парадигма всего альдмерского племени.

Но если их предки, орсимеры, только плакали о том, что Лорхан обманом заточил их в Материальную тюрьму, она же План Смертных, Нирн, и слезно просили Ануиэля вернуть их обратно, то двемеры решили добиться освобождения своею собственной рукой.

Упомянутый Кагренак создает инструменты. В русском переводе они именуются Разделитель, Разрубатель и Призрачный Страж. В оригинале – Sunder, Keening и Wraithguard.

Sunder и Sundering, Разделитель и разделение. Но причем тут слезы?

Keening – жаловаться, причитать, голосить.

Последнее свидетельство, которое мне бы хотелось упомянуть, тоже касается этого текста. Один из разработчиков TES III, Дуглас Гудалл комментируя его, обмолвился:

Почему гномы (они же двемеры) скрывали свое происхождение? Ну а кому хотелось бы, чтобы им лишний раз напоминали о том, что они отреклись от собственного бога? Кому хотелось бы признавать свое родство с орками?

Впрочем, то, что Думака называли Гномоорком наводит на мысли, что возможно, некоторые контакты между навсегда разделившимися ветвями народа орсимером все же существовали и поддерживались. Но если орки цеплялись за существование клыками и когтями, двемеры хотели прекратить его как можно скорее.

Что ж, им это удалось.

Арты принадлежат Ognevka Fenella, Digital Inanna, coupleofkooks

Валентин Петрович Катаев

Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона

Мама привезла меня в Екатеринослав показать своим родным. Думаю, мне было тогда года три-четыре. В Екатеринославе у меня оказалась бабушка, и это меня удивило, так как у меня уже была одна бабушка — папина мама, — вятская попадья, маленькая старушка, жившая вместе с нами. Тогда я узнал, что у каждого человека есть две бабушки: одна папина мама, другая мамина мама. Погостив некоторое время в Екатеринославе у бабушки, где жили еще несколько маминых сестер, моих теток, мы собрались ехать обратно в Одессу на поезде, отходившем по расписанию в 10.10 ночи.

Я еще никогда не видел ночи.

Уже в семь часов вечера меня обычно начинало неодолимо клонить ко сну, а в восемь, иногда даже не дослушав шипенья, заскока и пружинного боя столовых часов, я падал как бы с намагниченными глазами в еще не познанную, непостижимую для меня область ночи и почти в тот же миг всплывал на поверхность из глубины сна, открывал глаза и видел яркое южное утро нового дня, солнце, бьющее в щели крашеных деревянных ставней, приделанных к окнам не снаружи дома, а внутри, как все ставни в нашем городе.

Теперь же, в Екатеринославе, поминутно засыпая, я сидел в бабушкиной и дедушкиной квартире, в столовой, и еле держался на неудобном высоком стуле с резной спинкой, украшенной двумя точеными шишечками, что представлялось мне верхом роскоши и богатства. Передо мной простирался большой обеденный стол мореного дуба. Этот прямоугольный стол без скатерти был какого-то зловещего цвета, настолько темного, что его никак не могла хорошо осветить лампа с белым абажуром, висящая на бронзовых цепях, тоже очень мрачных.

Все было мрачно в этой большой екатеринославской комнате, все в ней пугало меня, несмотря на присутствие доброй, толстой, красивой, как пожилая королева, бабушки — мамочкиной мамы, — которая всей душой любила меня, баловала, играла на фортепьяно веселые польки, брала меня под мышки, поднимала, сажала на свои пухлые колени, и я прижимался к ее шелковому платью, как бы погружаясь в его шорох. Все мамины сестры — мои тети, а их было очень много, кажется семь, — тоже баловали, любили меня, тискали, давали конфеты и восхищались, какой я умненький мальчик и как смешно, что у меня две макушки, два волосяных водоворотика, что предвещало счастье, удачливость, везение в жизни. Тетки были разные, но похожие друг на друга — молоденькая тетя Маргарита, и тетя Наташа, служащая в земской управе, и тетя Клёня — Клеопатра, строгая, как пиковая дама, которая служила в Контроле, и тетя Нина — гордость и надежда семьи, красавица, — и еще другие тети, среди которых я катался как сыр в масле.

Тем не менее в этом доме меня что-то угнетало, пугало, я даже чувствовал в нем что-то отталкивающее.

Лимончик и Кудлатка

Уже было, наверное, больше восьми часов вечера — в моем представлении глубокая ночь, — а я все еще маялся и не спал, и никто не спал, и мы все еще не трогались с места, не ехали на вокзал, хотя наши портпледы, картонки и корзины стояли в темноватой прихожей и уже было послано за извозчиками. Все чего-то ждали в этой пасмурной столовой.

— Чего мы ждем? — спросил я, собираясь захныкать.

— Не торопись, сейчас узнаешь, — сказала веселая тетя Маргарита, таинственно блеснув глазами.

Тут же раздался звонок и вошла еще одна тетя — Люда, — а вслед за ней дворник внес нечто довольно большое, упакованное в магазинную бумагу. И сразу все выяснилось. Оказывается, дедушка дал тете Люде золотые десять рублей и поручил ей купить для меня в игрушечном магазине самый лучший подарок.

Своими маленькими цепкими ручонками, еще липкими от знаменитого бабушкиного клубничного варенья, я надорвал оберточную бумагу и увидел стеклянный глаз и часть лошадиной деревянной морды с шерстью и ярко-красными ноздрями. Сердце мое вздрогнуло от радости. В бумаге оказалась большая игрушечная лошадь на деревянных колесиках, черная, в яблоках желтого цвета.

— Какие лимончики! — закричал я в восторге, после чего лошадь тут же получила кличку Лимончик.

Не теряя времени я начал играть с Лимончиком и возить его за клеенчатую узду по комнатам, но именно тут-то и наступило время ехать на вокзал.

Лимончика положили на стол, и тетя Клёня стала зашивать его в рогожу громадной кривой иглой, без чего по железнодорожным правилам вещи и багаж не принимались, а везти Лимончика с собой в купе строго запрещалось. Видя, как мой чудный, ненаглядный Лимончик превращается в обыкновенный железнодорожный багаж, я стал бросаться от мамы к бабушке, хватая их за юбки:

— Мамочка! Бабушка! Как же я его буду по дороге кормить овсом и сеном и поить ключевою водой? Не зашивайте его всего. Пусть хоть морда черчит!

Не знаю, когда именно, тогда или потом, но я со смутным беспокойством чувствовал, что и этот чистенький батистовый носовой платочек, и мокрые мамины ресницы, и ее смугловатая щека, и траурная вуаль имеют какое-то отношение к дедушке, которого мы видели в последний раз. Он стоял на пороге столовой, держась дрожащей рукой за темную портьеру, и не сводил стекленеющих глаз с моей мамы и с меня, уже одетых и готовых выйти из квартиры на лестницу. Потом уже с улицы я увидел его в окне: он все время крестил нас костлявыми перстами, пока мы усаживались на извозчика и устраивали у моих ног зашитого в рогожу Лимончика.

После изнурительно медленной дороги по новороссийским степям — от восхода до заката, когда солнечный свет с непрерывной медлительностью перемещался по качающемуся на рессорах вагону-микст и заглядывал то в окошки с шерстяными занавесками, то вкось вагонного коридора, то малиново-красный, то янтарно-желтый, то ослепительно-полуденный, но всегда насыщенный особенно мелкой, сияющей вагонной пылью, а потом наступила последняя ночь, и толстая стеариновая свеча багрово горела, шатаясь в стрекочущем фонаре, и проходил контроль, щелкая щипцами, а потом наконец прелестным ранним утром поезд подошел к перрону нашего вокзала, по которому бежал очень знакомый человек в пальто и мягкой шляпе, легкий, стремительный, с бородкой, в пенсне, — это был мой папа, и тут же я очутился в тесных объятиях между ним и мамой, и мы втроем, заваленные дорожными вещами, ехали на извозчике по сухой, звонкой мостовой. Мама и папа сидели сзади, а я перед ними на откидной скамеечке, а Лимончик стоял между нами с высунутой из рогожи мордой, и папа весело, но сконфуженно захохотал, так как оказалось, что он опростоволосился: тоже сделал мне сюрприз — купил другую лошадь, которая уже ждет не дождется меня дома; папа заплатил за нее пять рублей, и она была совсем в другом роде, чем дедушкин Лимончик, — гораздо меньше, со светлой гривой, волнистым хвостом, и была не на колесиках, а на качалке и называлась Кудлатка. Хотя они были не в масть и не в пару, но я запрягал их в опрокинутый стул, превращался в ямщика и мчался с удалыми песнями по Волге-матушке зимой — по янтарно-красному крашеному полу, жарко освещенному южным солнцем, бьющим в окна.