Джером к джером лихорадка
Джером Клапка Джером
Трое в лодке, не считая собаки
"Three Men in a Boat (To Say Nothing of the Dog)": Bristol; 1909
Прелесть этой книги - не столько в литературном стиле или полноте и пользе заключающихся в ней сведений, сколько в безыскусственной правдивости. На страницах ее запечатлелись события, которые действительно произошли. Я только слегка их приукрасил, за ту же цену.
Original illustrations by A. Frederics, 1889
Трое в лодке, не считая собаки
Прелесть этой книги - не столько в литературном стиле или полноте и пользе заключающихся в ней сведений, сколько в безыскусственной правдивости. На страницах ее запечатлелись события, которые действительно произошли. Я только слегка их приукрасил, за ту же цену. Джордж, Гаррис и Монморанси - не поэтический идеал, но существа вполне материальные, особенно Джордж, который весит около 170 фунтов. Некоторые произведения, может быть, отличаются большей глубиной мысли и лучшим знанием человеческой природы; иные книги, быть может, не уступают моей в отношении оригинальности и объема, но своей безнадежной, неизлечимой достоверностью она превосходит все до сих пор обнаруженные сочинения. Именно это достоинство, скорее чем другие, сделает мою книжку ценной для серьезного читателя и придаст больший вес назиданиям, которые можно из нее почерпнуть.
Лондон. Август 1889 года1
Трое инвалидов. - Немощи Джорджа и Гарриса. - Жертва ста семи смертельных недугов. - Спасительный рецепт. - Средство от болезни печени у детей. - Нам ясно, что мы переутомлены и нуждаемся в отдыхе. - Неделя в океанском просторе. - Джордж высказывается в пользу реки. - Монморанси выступает с протестом. - Предложение принято большинством трех против одного.
Нас было четверо: Джордж, Уильям Сэмюэль Гаррис, я и Монморанси. Мы сидели в моей комнате, курили и разговаривали о том, как плох каждый из нас, - плох, я, конечно, имею в виду, в медицинском смысле.
Все мы чувствовали себя неважно, и это нас очень тревожило. Гаррис сказал, что у него бывают страшные приступы головокружения, во время которых он просто ничего не соображает; и тогда Джордж сказал, что у него тоже бывают приступы головокружения и он тоже ничего не соображает. Что касается меня, то у меня была не в порядке печень. Я знал, что у меня не в порядке именно печень, потому что на днях прочел рекламу патентованных пилюль от болезни печени, где перечислялись признаки, по которым человек может определить, что у него не в порядке печень. Все они были у меня налицо.
Странное дело: стоит мне прочесть объявление о каком-нибудь патентованном средстве, как я прихожу к выводу, что страдаю той самой болезнью, о которой идет речь, причем в наиопаснейшей форме. Во всех случаях описываемые симптомы точно совпадают с моими ощущениями.
Как-то раз я зашел в библиотеку Британского музея,1 чтобы навести справку о средстве против пустячной болезни, которую я где-то подцепил, - кажется, сенной лихорадки. Я взял справочник и нашел там все, что мне было нужно, а потом от нечего делать начал перелистывать книгу, просматривая то, что там сказано о разных других болезнях. Я уже позабыл, в какой недуг я погрузился раньше всего, - знаю только, что это был какой-то ужасный бич рода человеческого, - и не успел я добраться до середины перечня "ранних симптомов", как стало очевидно, что у меня именно эта болезнь.
Несколько минут я сидел, как громом пораженный, потом с безразличием отчаяния принялся переворачивать страницы дальше. Я добрался до холеры, прочел о ее признаках и установил, что у меня холера, что она мучает меня уже несколько месяцев, а я об этом и не подозревал. Мне стало любопытно: чем я еще болен? Я перешел к пляске святого Витта и выяснил, как и следовало ожидать, что ею я тоже страдаю; тут я заинтересовался этим медицинским феноменом и решил разобраться в нем досконально. Я начал Прямо по алфавиту. Прочитал об анемии - и убедился, что она у меня есть и что обострение должно наступить недели через две. Брайтовой болезнью, как я с облегчением установил, я страдал лишь в легкой форме, и, будь у меня она одна, я мог бы надеяться прожить еще несколько лет. Воспаление легких оказалось у меня с серьезными осложнениями, а грудная жаба была, судя по всему, врожденной. Так я добросовестно перебрал все буквы алфавита, и единственная болезнь, которой я у себя не обнаружил, была родильная горячка.
Вначале я даже обиделся: в этом было что-то оскорбительное. С чего это вдруг у меня нет родильной горячки? С чего это вдруг я ею обойден? Однако спустя несколько минут моя ненасытность была побеждена более достойными чувствами. Я стал утешать себя, что у меня есть все другие болезни, какие только знает медицина, устыдился своего эгоизма и решил обойтись без родильной горячки. Зато тифозная горячка совсем меня скрутила, и я этим удовлетворился, тем более что ящуром я страдал, очевидно, с детства. Ящуром книга заканчивалась, и я решил, что больше мне уж ничто не угрожает.
Я задумался. Я думал о том, какой интересный клинический случай я представляю собою, каким кладом я был бы для медицинского факультета. Студентам незачем было бы практиковаться в клиниках и участвовать во врачебных обходах, если бы у них были. Я сам - целая клиника. Им нужно только совершить обход вокруг меня я сразу же отправляться за дипломами.
Тут мне стало любопытно, сколько я еще протяну. Я решил устроить себе врачебный осмотр. Я пощупал свой пульс. Сначала никакого пульса не было. Вдруг он появился. Я вынул часы и стал считать. Вышло сто сорок семь ударов в минуту. Я стал искать у себя сердце. Я его не нашел. Оно перестало биться. Поразмыслив, я пришел к заключению, что оно все-таки находится на своем месте и, видимо, бьется, только мне его не отыскать. Я постукал себя спереди, начиная от того места, которое я называю талией, до шеи, потом прошелся по обоим бокам с заходом на спину. Я не нашел ничего особенного. Я попробовал осмотреть свой язык. Я высунул язык как можно дальше и стал разглядывать его одним глазом, зажмурив другой. Мне удалось увидеть только самый кончик, и я преуспел лишь в одном: утвердился в мысли, что у меня скарлатина.
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 258 946
- КНИГИ 595 251
- СЕРИИ 22 286
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 557 148
Джером Клапка Джером
(Из сб. "Досужие мысли досужего человека: книга для чтения на досуге")
("Idle Thoughts of on Idle Fellow: a Book for an Idle Holiday", 1886)
Право, мне на редкость не везет. Я рассчитывал напасть на совсем новую, необычную тему для одного из моих очерков. "Напишу-ка о чем-нибудь новеньком, - сказал я себе, - о чем еще никто не писал и не говорил; тогда можно сделать все по-своему". Я ломал голову несколько дней, но безуспешно. А вчера пришла миссис Каттинг, наша поденщица, - я рискую назвать ее имя, зная, что она никогда не увидит этой книги. Она даже и не взглянет на столь легкомысленное произведение. Она не читает ничего, кроме Библии и "Ллойдз Уикли Ньюс". Всю прочую литературу она считает лишней и греховной.
- Ох, какой у вас озабоченный вид, сэр.
- Миссис Каттинг, я все ищу такую тему для очерка, которая бы всех удивила, которую до меня еще не затрагивала ни одна живая душа и которая будет привлекать своей новизной, воодушевлять своей необыкновенной свежестью, - ответил я.
Миссис Каттинг засмеялась и сказала, что я страсть какой потешный.
Вот так со мной бывает всегда. Когда я серьезно рассуждаю о чем-нибудь, люди только посмеиваются; когда я пытаюсь острить, моих острот никто не понимает. На прошлой неделе я сочинил великолепный анекдот. Он показался мне таким удачным, что я тщательно отшлифовал его и искусно вставил в разговор на одном званом обеде. Не помню точно, как это получилось, но речь у нас зашла об отношении Шекспира к Реформации, и я тоже сделал какое-то замечание, а потом быстро добавил:
- Кстати, это напомнило мне об очень смешном происшествии, случившемся на днях в Уайтчепле.
- Да? И что же там произошло?
- О, это просто уморительно, - заявил я, заранее начиная хихикать. - Вы будете хохотать до упаду.
И рассказал им свой анекдот.
Когда я кончил, наступило гробовое молчание, - к тому же и анекдот был, как говорится, затяжным. Наконец кто-то произнес:
- И в этом вся соль?
Я подтвердил, что, безусловно, в этом; мои собеседники были очень вежливы и поверили мне на слово. Все, кроме старого джентльмена, сидевшего на другом конце стола; он непременно хотел знать, в чем же все-таки соль: в том, что _он_ сказал или в том, что _она_ сказала _ему_; мы еще долго обсуждали этот вопрос.
А у некоторых людей все как раз наоборот. Я знавал одного человека с необыкновенной способностью видеть во всем только смешное; если вам надо было серьезно побеседовать с ним, приходилось сначала предупредить его, что ничего забавного он от вас не услышит. Если же вам не удавалось втолковать ему это, он бурно веселился по поводу каждого произнесенного вами слова. Я помню, как у него однажды спросили, который час, а он в ответ остановился посреди дороги, хлопнул себя по ляжке и разразился хохотом. Никто не решался рассказывать этому человеку что-нибудь действительно смешное. Остроумная шутка убила бы его на месте.
Но в данном случае я энергично отверг обвинение в легкомыслии, настаивая, чтобы миссис Каттинг дала мне практический совет. Подумав, она наугад предложила мне написать о кустарных вышивках, сказав, что сейчас о них и не услышишь, а вот в ее молодые годы они были в большой моде.
Я отклонил вышивки и попросил ее подумать еще, Она долго размышляла, продолжая держать в руках поднос с чаем; под конец ей пришла в голову мысль о погоде, которая, по ее мнению, была в последние дни просто отвратительной.
И вот после этого дурацкого предложения мне уже не лезло в голову ничего, кроме погоды.
Погода в самом деле скверная. Во всяком случае, она очень скверная сейчас, когда я сижу и пишу. И если она даже будет не такой плохой, когда эти строки попадут в руки читателю, она не замедлит испортиться.
Послушать нас, так погода всегда бывает скверной. Она - что правительство: всегда и во всем виновата. Летом мы говорим, что от жары нечем дышать, зимой - что холод просто убийственный; весной и осенью мы осуждаем погоду за то, что нам не холодно и не жарко, и мечтаем, чтобы она решила этот вопрос в ту или другую сторону. Если светит солнце, мы говорим, что в деревне все гибнет без дождя; если идет дождь, мы молим бога о хорошей погоде. Если в декабре не выпало снега, мы негодующе вопрошаем, куда девались наши славные старинные зимы, и рассуждаем так, словно у нас обманом отняли то, что давно куплено и оплачено; а когда идет снег, мы употребляем выражения, недостойные христианина. Мы будем недовольны до, тех пор, пока каждый из нас не станет делать себе собственную погоду и единолично пользоваться ею. Если же это нельзя устроить, мы бы предпочли обходиться без всякой погоды.
И все-таки я думаю, что только мы, горожане, так враждебно относимся к погоде. За городом, где Природа у себя дома, все ее настроения приятны нам. Что может быть прекраснее снега, когда он таинственно и мягко падает в полном безмолвии, одевая поля и деревья во все белое, будто на волшебную свадьбу! А как чудесны зимние прогулки, - когда мы идем пружинящим шагом, а замерзшая земля поскрипывает под ногами, и щеки горят от разреженного, бодрящего воздуха, а из-за холмов едва доносятся отдаленный лай овчарок и детский смех, напоминающий серебристый звон альпийских колокольчиков! А как хорошо кататься на коньках, - когда мы мчимся вперед по зыбкому льду, словно на стальных крыльях, и наши коньки мелодично звенят во время полета! А как хороша весна - Природа во всем очаровании своих восемнадцати лет! - когда маленькие, полные надежд листочки выглядывают из почек, такие свежие и зеленые, такие чистые и яркие, - словно юные жизни, робко пробивающие себе дорогу в шумный мир; когда яблони в цвету, розовые и белые, будто деревенские девушки в воскресном наряде, окутывают выбеленные домики пышными облаками нежных цветов, а ветерок несет через леса далекое "ку-ку!". А лето, с его густой, темной зеленью и сонным жужжаньем, - когда дождевые капли что-то нашептывают по секрету внимающим им листьям и сумерки медлят у каждой изгороди! А осень! Какая грустная красота заключена в ее золотом сиянии и величественном увядании пестро расцвеченных лесов, в ее кроваво-красных закатах и призрачных вечерних туманах, в деловитом гудении косилок, в отягощенных плодами садах, и в перекличке жнецов на поле, и в осенних праздниках урожая!
Русский человек — одно из самых очаровательных существ земного шара.
Если он расположен к вам, он не поколеблется высказать вам это, и не только
на деле, но и на словах, что, быть может, не менее полезно и необходимо в
нашем старом и сером подлунном мире.
Мы, англосаксы, склонны гордиться своею сдержанностью.
Раз как-то мне пришлось завтракать с одним знакомым англичанином в
одном из лондонских ресторанов. В обеденный зал вошел какой-то господин и
уселся поблизости от нас. Оглянувшись вокруг и встретившись глазами с моим
приятелем, он улыбнулся и кивнул ему головою.
— Простите, я должен покинуть вас на одну минуту, — обратился ко мне
мой знакомый, — мне надо переговорить с моим братом, с которым я не виделся
более пяти лет.
Он докончил свой суп и медленно обтер усы. Затем встал и, подойдя к
упомянутому господину, пожал ему руку. Они беседовали некоторое время, после
чего мой приятель вернулся ко мне.
— Никогда не рассчитывал увидеться с братом снова, — заметил он, — брат
служил в гарнизоне того африканского местечка — не припоминаю его названия,
— которое атаковал Махди <Махди Суданский Мухаммед-Ахмед (1848–1885)вождь
народного движения в Судане, возглавил так называемое восстание махдистов в
Судане в 1881–1898 годах и стал главой независимого Суданского
государства.>. Только трое из всего гарнизона и спаслись. Впрочем, Джим
всегда был счастливцем.
— Но разве бы вы не хотели поговорить с ним более продолжительное
время? — сказал я. — Что касается до нашего дела, то оно не уйдет — всегда
можно будет улучить время для него.
— Нет, ничего, — ответил он, — мы с братом уже успели перетолковать
более или менее обо всем, к тому же завтра я его опять увижу.
Я вспомнил эту сцену однажды вечером, обедая с несколькими русскими
друзьями в одном из петербургских отелей. Один из присутствующих не видел
своего троюродного брата — горного инженера — восемнадцать месяцев.
Встретившись, сидели друг против друга, и каждый из них за время обеда, по
крайней мере, раз двенадцать вскакивал со своего стула, чтобы обнять
другого; всякий раз они прижимали друг друга к сердцу, целовали в обе щеки и
с влажными глазами рассаживались по местам. Подобное поведение не вызывало
ни малейшего удивления среди их соотечественников.
Но русский гнев так же быстр и страстен, как и любовь. В другой раз мне
пришлось ужинать с друзьями в большом невском ресторане. За соседним столом
сидели два господина, все время мирно беседовавшие; как вдруг, по-видимому
ни с того ни с сего, они оба вскочили на ноги и яростно накинулись друг на
друга. Один из них схватил графин с водою и без колебания пустил им в голову
другого. Оппонент же его своим оружием выбрал стул из красного дерева и,
откинувшись назад, для того чтобы лучше размахнуться, задел нечаянно мою
хозяйку.
— Будьте, пожалуйста, поосторожнее, — заметила она ему.
— Тысячу извинений, сударыня, — возразил тот, с кого кровь и вода
струились в одинаковом количестве, и, приняв меры предосторожности в
отношении сохранения нашей неприкосновенности, он ловким ударом сбил с ног
противника.
На сцене появился городовой. Он не сделал ни малейшей попытки
вмешаться, но, выбежав на улицу, поспешил объявить радостную новость другому
городовому.
— Это обойдется им порядком, — заметил спокойно мой хозяин, продолжая
доужиновать, — удивляюсь, почему они не подождали?
И действительно, это обошлось им порядком. Не прошло и десяти минут,
как появилось штук шесть городовых, и каждый из них начал требовать взятку.
Получив просимое, они пожелали господам воителям спокойной ночи и убрались
восвояси, несомненно в наипрекраснейшем расположении духа, виновники же
происшествия, с головами, перевязанными салфетками, уселись на свои места, и
снова оттуда послышался смех и дружеский разговор.
Русские производят на иностранца впечатление народа-ребенка, но,
приглядевшись повнимательнее, иностранцу делается очевидным, что в глубине
русской натуры притаилась склонность к чудовищным поступкам. Рабочие — рабы
более правильное название для них — позволяют эксплуатировать себя с
молчаливым терпением культурных существ. И все-таки каждый образованный
русский, с которым вы говорите по этому вопросу, отлично знает, что
революция приближается.
Но он говорит с вами об этом при закрытых дверях, так как не может быть
уверен в том, что его прислуга не состоит на службе в сыскной полиции. Раз
как-то вечером я толковал с одним чиновником о политике, сидя в его
кабинете; в это время к нам вошла почтенная, седая женщина — экономка моего
собеседника, служившая у него более восьми лет и считавшаяся в доме своим
человеком. Увидя ее, он сразу прекратил разговор, затем, выждав время, когда
дверь закрылась за ней, обратился ко мне со следующими словами:
— О таких вещах лучше говорить с глазу на глаз.
— Но ведь вы смело можете доверять ей: она так привязана ко всем вам.
— Так-то так, а все-таки надежнее не доверяться никому.
И после этого он начал прерванный разговор.
— Гроза собирается, — сказал он, — временами я совершенно отчетливо
слышу запах крови в воздухе. Сам я стар и, быть может, не увижу ничего, но
детям моим придется пострадать, пострадать, как всегда приходится детям
страдать за грехи отцов. Мы сделали из народа дикого зверя, и вот теперь
этот дикий зверь, жестокий и неразборчивый, набросится на нас и растерзает
правого и виноватого без различия. Но это должно быть. Это необходимо.
Тот, кто говорит о русских общественных классах и корпорациях как о
глухой, эгоистической стене, стоящей на пути к прогрессу, тот ошибается.
История России будет повторением истории Французской революции, но с той
только разницей, что образованные классы, мыслители, толкающие вперед
бессловесную массу, делают это с открытыми глазами. В истории русской
революции мы не встретим ни Мирабо <Мирабо — граф Мирабо Оноре Габриэль
Рикети (1749–1791), деятель Великой французской революции. Был секретным
агентом королевского двора.>, ни Дантона <Дантон Жорж Жак (1759–1794) –
деятель французской буржуазной революции. Выступал за смягчение
революционного террора и был казнен.>, устрашенных неблагодарностью народа.
Люди, подготавливающие в настоящее время революцию в России, насчитывают в
своих рядах государственных деятелей, военных, женщин, богатых
землевладельцев, благоденствующих торговцев и студентов, знакомых с уроками
истории. Все эти люди не обладают ложным понятием относительно того слепого
чудовища, в которое они вдыхают жизнь. Они хорошо знают, что чудовище это
растопчет их, но вместе с тем им хорошо известно, что за одно с ними будут
растоптаны несправедливость и невежество, ненавидеть которые они научились
сильнее, чем любить самих себя.
Русский мужик, поднявшись, окажется более ужасным, более безжалостным,
чем люди 1790 года. Он менее культурен и более дик. Во время своей работы
эти русские невольники поют унылую, грустную песню. Они поют ее хором на
набережных, обремененные грузом, на фабриках, в бесконечных степях, пожиная
хлеб, который, может быть, им не придется есть. В этой песне поется о полной
довольства жизни их господ, о пиршествах и развлечениях, о смехе детей и о
поцелуях влюбленных.
Но припев после каждой строфы один и тот же. Если вы попросите первого
попавшегося русского перевести вам его, то он пожмет плечами.
— Да это просто значит, — скажет он, — что их время также наступит
когда-нибудь.
Эта песня — трогательный и неотвязчивый мотив. Ее поют в гостиных
Москвы и Петербурга; во время ее пения болтовня и смех исчезают, и через
закрытую дверь вползает молчание, словно холодное дуновение. Эта песня
напоминает жалобный вой ветра, и в один прекрасный день она пронесется над
страною, как провозвестник террора.
Один шотландец, с которым мне пришлось встречаться в России, рассказал
мне следующую любопытную, характерную историю. Приехав в Петербург в
качестве управляющего одной большой фабрики, во главе которой стояли
шотландские предприниматели, он во время первого же недельного расчета
рабочих допустил, без малейшего желания со своей стороны, ошибку. Благодаря
недостаточно еще хорошему знакомству с русскими деньгами он обсчитал каждого
рабочего на рубль. Однако ему удалось открыть и исправить свой промах до
следующей субботы. Рабочие отнеслись к его объяснениям с полным спокойствием
и без каких бы то ни было возражений. Это удивило его.
— Но вам же было известно, что я не додал вам, — обратился он к одному
из них. — Почему же вы не сказали мне об этом?
— О, — ответил тот, — мы думали, что вы положили эти деньги в свой
карман. Пожаловаться же значило бы лишиться заработка, так как всякий бы,
конечно, поверил больше вам, чем нам.
Взяточничество вообще распространено по всей России, все общественные
градации которой смотрят на это как на установленный порядок вещей. Один мой
приятель подарил мне маленькую собачку. Собачка эта была довольно ценным
экземпляром, и я решил захватить ее с собою. Между тем, как всем известно,
на русских железных дорогах брать собак в пассажирские вагоны строго
воспрещается. Совокупность наказаний за подобное ослушание устрашала меня.
— Пустяки, обойдется, — успокоил меня мой приятель, — не забудьте
только захватить с собой несколько лишних целковых.
Вплоть до самой германской границы я раздавал направо и налево этим
субъектам с фельдмаршальской осанкой по известному количеству русских денег,
равному по стоимости шести английским пенсам, причем их прояснившиеся лица и
горячие пожелания были вполне достойной наградой мне за потраченные деньги.
Но к человеку, в кармане которого не позвякивает несколько свободных
рублей, русская администрация не так благосклонна. При помощи затраты еще
некоторой суммы я избавился от таможенных хлопот с моей собакой и спокойно
мог осмотреться. С полдюжины чиновников травили какую-то несчастную
личность, а она, огрызаясь, давала им отрывистые ответы. Все это напоминало
сцену дразнения полуголодного ублюдка школьниками. Один из спутников, с
которым я познакомился в дороге, объяснил мне, что в паспорте этой личности
нашлось какое-то пустячное упущение. У нее не оказалось лишних денег, и в
результате таможенные чиновники порешили отправить ее назад в Петербург –
около восемнадцати часов езды — в вагоне, в котором в Англии не стали бы
перевозить даже быков. Случай этот дал обильную пищу для шуток господ
чиновников. Они то и дело заглядывали в комнату для проезжих, где, забившись
в угол, сидел неудачник, и, оглядев его многозначительно, выходили,
посмеиваясь. Задор сошел с его лица, а его место заняла угрюмая
безучастность — выражение, которое можно встретить у побитой собаки;
экзекуция кончена, и она смирно лежит, устремив свой взор в пространство,
по-видимому, не думая ни о чем.
Русский рабочий не читает газет и не имеет своего клуба, однако ему все
известно. На берегу Невы, в Петербурге, существует тюрьма. Говорят, что
теперь подобные вещи уже упразднены, но, по крайней мере, еще недавно внутри
этой крепости, ниже уровня льда, была маленькая келья, и заключенные,
которых помещали туда, дня через два после своего помещения пропадали
бесследно, их участь делалась известной разве только рыбам в Балтийском
море. О подобных вещах идет слух среди народа, о них толкуют извозчики,
греясь вокруг костров, полевые рабочие, отправляясь и возвращаясь с работы в
серые сумерки, фабричные рабочие, перешептывания которых замирают в грохоте
станков.
Несколько лет тому назад, будучи в Брюсселе, я разыскивал себе
помещение. Меня послали в одну маленькую улицу, выходящую из проспекта
Луизы. Указанный домик был бедно омеблирован, но полон картин. Большие и
маленькие, они покрывали стены каждой комнаты.
— Эти картины, — сказала мне хозяйка, старая угрюмая женщина, — я не
могу оставить вам, я возьму их с собою в Лондон. Картины эти — работа моего
мужа. Он устраивает выставку их.
Лицо, пославшее меня в этот дом, сказало мне, что эта женщина — вдова,
добывающая себе пропитание в течение десяти лет в качестве содержательницы
гостиницы.
— Значит, вы вышли второй раз замуж? — спросил я ее.
— Ничего подобного. Я вышла замуж восемнадцать лет тому назад в России.
Через несколько дней после нашей свадьбы мой муж был сослан в Сибирь, и с
тех пор я не видала его ни разу.
— Я бы, конечно, последовала за ним, — прибавила она, — если бы каждый
год у нас не зарождалась надежда, что его освободят.
— Но теперь-то он свободен? — спросил я.
— Да. Его освободили на прошлой неделе. Мы съедемся с ним в Лондоне,
где получим возможность докончить наш медовый месяц. — Она улыбнулась, дав
мне понять, что и она когда-то была молода.
Я прочел недавно в английских газетах об этой выставке в Лондоне. Там
было сказано, что художник подает большие надежды. Очень может быть, что
блестящая будущность наконец открылась перед ним.
Петербургская природа не благоприятствует в одинаковой мере как
богатым, так и бедным. Невская мгла и туманы, переполненные всевозможными
микробами, наводят на мысль о том, что, должно быть, сам дьявол руководил
Петром Великим.
— Отыщи мне среди всех моих владений самое отталкивающее место, на
котором я бы мог построить город, — вероятно, взмолился Петр. И дьявол,
открыв такое в виде петербургской почвы, возвратился к своему господину в
самом веселом расположении духа.
— Я думаю, мой дорогой Петр, я нашел нечто действительно единственное в
своем роде. Это моровое болото, к которому могучая река несет резкие
воздушные порывы и пронизывающую до костей изморось, в то время как в
течение короткого лета ветры соединяют в себе отрицательные стороны климатов
Северного полюса и Сахары.
В зимнее время русские затапливают свои большие печи и баррикадируют
двери и окна. В этой атмосфере, похожей на атмосферу оранжереи, многие
женщины проводят все шесть месяцев, ни разу не выходя на улицу. Даже мужчины
выходят через известные промежутки. Каждая контора, каждая лавка
представляют собой одну сплошную печку. Сорокалетние мужчины имеют уже.
седые волосы и пергаментные лица, а женщины к тридцати годам блекнут.
Полевые рабочие в течение всего короткого лета работают без устали, отводя
сну очень незначительное время. Зато зимой они как кроты прячутся по своим
лачугам и только и делают, что спят, имея необходимый запас водки и пищи под
половицами. В промежутках между сном они расчищают заносящий их жилища снег.
Русская вечеринка продолжается всю ночь. В смежной с гостиной комнате
стоят кровати и кушетки, на которых постоянно спит с полдюжины гостей,
причем время от времени происходит смена: выспавшиеся снова присоединяются к
компании, их же замещают следующие. Русский ест тогда, когда чувствует к
этому желание, поэтому стол почти всегда накрыт, а визитеры снуют то и дело.
Раз в год в России большое пиршество — масленица. Русские купцы сидят тогда
со своими приятелями целыми днями и едят своеобразное кушанье — блины. При
этом считается удальством, даже вопросом самолюбия, съесть этих блинов как
можно больше. Бывают случаи, когда один какой-нибудь человек в один присест
съедает их штук пятьдесят, шестьдесят, зато часто в результате получается
вереница похорон. Мы свысока называем русских нецивилизованным народом, но
они еще молоды. Русская история насчитывает за собой около трехсот лет. Мне
кажется, что русские превзойдут нас. Их энергия, смышленость, когда они
прорываются наружу, изумительны.
Я знал одного русского, изучившего китайский язык в шесть месяцев.
Английский! Да что говорить о нем, они выучивают его во время разговора с
вами. Дети играют в шахматы и на скрипке, ради своего удовольствия. В общем,
мир будет доволен Россией, когда она приведет себя в порядок.
Джером Клапка Джером Как мы писали роман
2 "Кошачьих" аудиорассказа / Глубина
 |
ГЛУБИНА - это литературный аудиопроект творческого объединения независимых чтецов, любящих и умеющих делать своё дело – рассказывать увлекательные истории. Если вы готовы погрузиться ниже ватер-линии обыденной реальности в чарующий океан захватывающей прозы, то нам с вами по пути!
Кошки. Загадочные, очаровательные, наглые, мистические, ласковые и непостижимые. В этом выпуске вы узнаете о том, чем чреваты кошачьи обиды, сколь спасительно, а иной раз губительно присутствие кошек рядом с человеком, каким образом кошки могут влиять на судьбы обыкновенных людей, а также как люди могут повлиять на судьбы необыкновенных кошек. В общем, кошки такие кошки, вы же сами понимаете. Мур-мяу, дамы и господа!
Майкл Маршалл Смит
Человек, который рисовал котов
(чит. Александр Дунин)
Джером К.Джером
Наброски для романа (фрагмент)
(чит. Елена Федорив)
Глубина -3 / 2 "Кошачьих" аудиорассказа
 |
ГЛУБИНА - это литературный аудиопроект творческого объединения независимых чтецов, любящих и умеющих делать своё дело – рассказывать увлекательные истории. Если вы готовы погрузиться ниже ватер-линии обыденной реальности в чарующий океан захватывающей прозы, то нам с вами по пути!
Кошки. Загадочные, очаровательные, наглые, мистические, ласковые и непостижимые. В этом выпуске вы узнаете о том, чем чреваты кошачьи обиды, сколь спасительно, а иной раз губительно присутствие кошек рядом с человеком, каким образом кошки могут влиять на судьбы обыкновенных людей, а также как люди могут повлиять на судьбы необыкновенных кошек. В общем, кошки такие кошки, вы же сами понимаете. Мур-мяу, дамы и господа!
ФРАЗЫ ДНЯ от Джерома К.Джерома.
Женщины почему-то любят гладить нож, который нанес им рану.
Я не могу сидеть сложа руки и праздно глядеть, как кто-то трудится в поте лица. У меня сразу же появляется потребность встать и начать распоряжаться, и я прохаживаюсь, засунув руки в карманы, и руковожу. Я деятелен по натуре.
Все на свете имеет свою оборотную сторону, как сказал один человек, когда у него умерла теща и пришлось раскошелиться на похороны.
Нужно думать не о том, что нам пригодится, а только о том, без чего мы не сможем обойтись.
Работа мне нравится. Она меня зачаровывает. Я способен сидеть и смотреть на нее часами.
Я нравлюсь себе в красных трусах. Они очень идут к моему цвету лица.
За опыт, как говорится, сколько ни заплати – не переплатишь
продолжение удовольствия обещаю.
ФРАЗЫ ДНЯ от Джерома К.Джерома.
Женщины почему-то любят гладить нож, который нанес им рану.
Я не могу сидеть сложа руки и праздно глядеть, как кто-то трудится в поте лица. У меня сразу же появляется потребность встать и начать распоряжаться, и я прохаживаюсь, засунув руки в карманы, и руковожу. Я деятелен по натуре.
Все на свете имеет свою оборотную сторону, как сказал один человек, когда у него умерла теща и пришлось раскошелиться на похороны.
Нужно думать не о том, что нам пригодится, а только о том, без чего мы не сможем обойтись.
Работа мне нравится. Она меня зачаровывает. Я способен сидеть и смотреть на нее часами.
Я нравлюсь себе в красных трусах. Они очень идут к моему цвету лица.
За опыт, как говорится, сколько ни заплати – не переплатишь
продолжение удовольствия обещаю.
ФРАЗЫ ДНЯ от Джерома К.Джерома.
Женщины почему-то любят гладить нож, который нанес им рану.
Я не могу сидеть,сложа руки и праздно глядеть, как кто-то трудится в поте лица. У меня сразу же появляется потребность встать и начать распоряжаться, и я прохаживаюсь, засунув руки в карманы, и руковожу. Я деятелен по натуре.
Все на свете имеет свою оборотную сторону, как сказал один человек, когда у него умерла теща и пришлось раскошелиться на похороны.
Нужно думать не о том, что нам пригодится, а только о том, без чего мы не сможем обойтись.
Работа мне нравится. Она меня зачаровывает. Я способен сидеть и смотреть на нее часами.
Я нравлюсь себе в красных трусах. Они очень идут к моему цвету лица.
За опыт, как говорится, сколько ни заплати – не переплатишь
продолжение удовольствия обещаю.
Любовь и привязанность
Чистейшее пламя любви не может долго гореть в той зловонной атмосфере, которой мы дышим, но прежде чем оно задохнется, мы можем разжечь этим факелом уютный очаг привязанности.
В конце концов, в холодном закутке нашего мира тепло привязанности гораздо нужнее, чем горящий дух любви. Любовь должна быть священным огнем в каком-нибудь величественном храме, где в полумраке обширного зала звучит орган небесных сфер. А привязанность будет ярко гореть, когда белое пламя любви уже угасло. Огонек привязанности можно подпитывать каждый день и разжигать сильнее при приближении зимних холодов. В старости мужчины и женщины могут сидеть возле него, взявшись за руки, в окружении детей; другу и соседу найдется место в уголке у очага, и даже четвероногие любимцы могут погреть лохматые хвосты и когтистые лапки у огня.
Так давайте же щедро подсыпать угли доброты в этот огонь. Бросайте в него нежные слова, ободряющие прикосновения, внимание и участие. Раздувайте его шутками, терпением и снисходительностью. И тогда даже в самую сильную бурю и проливной дождь ваш очаг будет ярко гореть, согревая вас теплом, а лица собравшихся вокруг него будут сиять, несмотря на тучи за окном.
Литературные герои и их прототипы: кем были в реальной жизни трое в лодке, не считая собаки
Но мало кому известно то, что у всех героев повести были реальные прототипы, не считая собаки (Монморанси была плодом вымысла), хотя пес породы фокстерьер позже и правда появился в доме писателя.
"Трое в лодке, не считая собаки" - Джером К. Джером.
Джером Клапка Джером Рассказы
2. О том, что не надо слушаться чужих советов 3. Человек, который хотел руководить 4. Трогательная история 5. Должны ли мы говорить то, что думаем и думать то, что говорим 6. Почему мы не любим иностранцев 7. Следует ли женатому человеку играть в гольф 8. Падение Томаса Генри Это повесть о человеке, который расстался с самим собой..Настроение сейчас - такое же как повесть.. Жил когда-то на свете бедный мальчик. Он мало общался с другими детьми. Он любил бродить в одиночку и целыми днями всё думал и мечтал. Не потому, что он был угрюм или не любил своих школьных товарищей, нет: внутри него что-то шептало детскому сердцу, что ему предстоит познать более глубокие уроки, чем его сверстникам. И он стремился к уединению, как будто незримая рука уводила его туда, где ничто не мешало ему вдумываться в эти уроки. До сих пор живПомню, я однажды отправился в Британский музей почитать о способах лечения какой-то пустяковой болезни, которой я захворал, - кажется, это была сенная лихорадка. Я выписал нужную книгу и прочитал все, что мне требовалось; потом, задумавшись, я машинально перевернул несколько страниц и начал изучать всевозможные недуги. Я забыл, как называлась первая болезнь, на которую я наткнулся, - какой-то ужасный бич, насколько помню, - но не успел я и наполовину просмотреть список предварительных симптомов, как у меня возникло убеждение, что я схватил эту болезнь. Я просидел некоторое время, застыв от ужаса, потом с равнодушием отчаяния снова начал перелистывать страницы. Я дошел до брюшного тифа, прочитал симптомы и обнаружил, что я болен брюшным тифом, - болен уже несколько месяцев, сам того не ведая. Мне захотелось узнать, чем я еще болен. Я прочитал о пляске святого Витта и узнал, как и следовало ожидать, что болен этой болезнью. Заинтересовавшись своим состоянием, я решил исследовать его основательно и стал читать в алфавитном порядке. Я прочитал про атаксию и узнал, что недавно заболел ею и что острый период наступит недели через две. Брайтовой болезнью я страдал, к счастью, в легкой форме и, следовательно, мог еще прожить многие годы. У меня был дифтерит с серьезными осложнениями, а холерой я, по-видимому, болен с раннего детства. Я добросовестно проработал все двадцать шесть букв алфавита и убедился, что единственная болезнь, которой у меня нет, - это воспаление коленной чашечки. Джером К.Джером. О вреде чужих советов. Вспоминается мне одна моя лошадка. Чистокровный валлийский пони, на редкость крепкая скотинка. Всю зиму он у меня пасся на подножном корму, а ранней весной я решил дать ему пробежаться. Мне надо было съездить по делу в Эмершем. Запряг я моего понив двуколку и поехал. От нас до Эмершема ровно десять миль. Пони немножко артачился, и когда мы добрались до города, был весь в мыле. Возле гостиницы стоял какой-то тип. Читайте также:
 Пожалуйста, не занимайтесь самолечением!При симпотмах заболевания - обратитесь к врачу.
|
