Вошь ползет по россии вошь вождь встает над россией вождь

Капельдудкина без крыши (3861)
УКРАЇНА (967)
Майдан 2013 - 2014 (229)
Крым (180)
Історія, якої не хочуть пам'ятати в Московії (160)
Прошлое (129)
Сирия (32)
Гордость Умани и Черкащины (31)
Запоребричье (24)
Анти-колорадос (19)
ІСТОРІЯ (18)
зе-ко-манда (11)
хохотушки (966)
Это интересно (674)
Парк Софиевка (4)
размышлизмы (392)
КУЛИНАРИЯ (355)
торты, пироженки, десерты, печенюшки (86)
Закусочные торты, рулеты, запеканки, пиццы (57)
Хлеб, булочки, пирожки (54)
Овощные блюда, салаты (45)
все в баночку и в маринад! (30)
хищная пища (30)
Рыбка (27)
горяченькое (24)
Мои рецепты (16)
Сы-ы-ыр. (15)
Грибные блюда (4)
ВЯЗАНИЕ (330)
кофточки - спицы (тепло) (71)
вязанные платья, пальто, костюмы (43)
вязание крючком - узоры (40)
кофточки - спицы (лето) (35)
узоры спицами (34)
пледы, скатерти, коврики, салфетки (34)
вязание - мелочи, подсказки (33)
шапки (23)
кофточки - крючок (21)
ирландское кружево (19)
шарфы, палантины (18)
жилет (15)
зверюшки (328)
Мои котяхи (17)
ДЛЯ УМЕЛЫХ РУЧЕК (296)
домашние мелочи (89)
все в пользу! (87)
Бусы, колье. броши, декор одежды (44)
сумки, косметички, футлярчики (39)
шкатулки, игольницы и пр (34)
оформление подарков (33)
тапочки, декор обуви (18)
оригинальные картины (17)
фигурки, куклы и пр. (16)
Квиллинг (7)
рамочки (7)
Праздники (290)
таянье души (289)
Погляделки (33)
Украинский мультфильм (20)
Крымовская Софийка (17)
Вышивка (239)
Цветы (54)
Всякие картинки (51)
Салфетки, рушники, скатерти (46)
Вышиванки (42)
Подушки (26)
Вышивальные поучалки (17)
Бабочки (9)
Иконы, соборы, церкви (5)
Вышивка лентами (2)
Листья (2)
музыка (181)
наше здоровье (129)
цветоводство, сад и дача (127)
Из ФБ (110)
Новости (6)
копилка (49)
ПЛАНЫ (40)
Мои работы (36)
ЧТИВО (31)
Слухавки (3)
Ваныч (2)
От друзей из почты (25)

''А НАМ ОТКАПЫВАТЬ ЖИВЫХ. ''

"А НАМ ОТКАПЫВАТЬ ЖИВЫХ. "
Роберт Рождествеский.
Как же я его недооценивала.
Стыжусь.
И горжусь, что был. есть у нас такой Поэт и Человек!
Почитайте - это ЕГО стихи!

* * *
Вошь ползет по России.
Вошь.
Вождь встает над Россией.
Вождь.
Буревестник последней войны,
привлекательный, будто смерть…
Россияне,
снимайте штаны!
Вождь
желает вас поиметь!

***
Ты меня в поход не зови,
мы и так
по пояс в крови!
Над Россией сквозь годы-века
шли
кровавые облака.
Умывалися кровью мы,
причащалися кровью мы.
Воздвигали мы на крови
гнезда
ненависти и любви.
На крови посреди земли
тюрьмы строили
и кремли.
Рекам крови потерян счет…
А она все течет и течет.

***
А нам откапывать живых,
по стуку сердца находя,
из-под гранитно-вековых
обломков
статуи Вождя.
Из-под обрушившихся фраз,
не означавших ничего.
И слышать:
— Не спасайте нас!
Умрем мы
с именем Его.

Откапывать из-под вранья.
И плакать.
И кричать во тьму:
— Дай руку.
— Вам не верю я!
А верю
одному Ему.
— Вот факты.
— Я плюю на них
от имени всего полка.

А нам
откапывать живых.
Еще живых.
Живых пока.
А нам
детей недармовых
своею болью убеждать.
И вновь
откапывать живых.
Чтобы самим живыми
стать.

***
Необъятная страна
все мне снится по ночам.
Было в ней заведено
правило такое:
кто не знал, тот не знал.
А кто знал, тот молчал.
А кто знал и не молчал,
говорил другое…

Захотелось как-то людям
жизнь по-новому начать.
Очень сильно захотелось!
Да одно мешает:
кто не знал, не хочет знать.
Кто молчал, привык молчать.
А кто другое говорил, так и продолжает.

***
Позапрошлая песня

Старенькие ходики.
Молодые ноченьки…
Полстраны — угодники.
Полстраны — доносчики.

На полях проталинки,
дышит воля вольная…
Полстраны — этапники.
Полстраны — конвойные.

Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники…
Полстраны — преступники.
Полстраны — охранники.

Лейтенант в окно глядит.
Пьет — не остановится…
Полстраны уже сидит.
Полстраны готовится.

***
Над толпой откуда-то сбоку
бабий визг взлетел и пропал.
Образ многострадального Бога
тащит непротрезвевший амбал.
Я не слышал, о чем говорили…

***
Стенограмма по памяти

…И не знают, что делать дальше.

[youtube.player]

вопрос: У вас было счастливое детство?

ответ: Да. Потому что - детство. Оно было трудное. Но там была Победа, и она озарила все.

в: Но была и война.

о: Я ненавидел голос Левитана. Я плакал, а он говорил: "После тяжелых продолжительных боев. " Для нас, мальчишек, война прежде всего была голодом. Потом - холодом. Я не хочу сказать, что мне сильно досталось. В 1941 году я жил в Омске, где не стреляли, не убивали. Позже узнал, что в то время там в тюрьме - а я мимо нее ходил в гости к однокласснику - сидели Туполев и Королев.

в: Мальчишкой на фронт бегали?

о: Дважды. Один раз добежал до вокзала. А в другой раз показал себя умным и сноровистым и добрался аж до станции Омск-Товарная, это километра на три дальше. Но в НКВД ребята тоже были расторопные - взяли меня. Было мне тогда девять лет. Мать с отцом были на войне с самого начала, я жил с бабушкой, и только когда она умерла, мать выпросила отпуск, чтобы забрать меня с собой. Оформила меня как сына полка. У меня была перешитая форма, и мы поехали на фронт. Две недели ехали. Я был дико горд - проехать полстраны в военной форме! На каждой станции ходил вдоль вагона. Но в Москве матери знакомые сказали, что фронт готовится к наступлению. Она была военным врачом, ее место - у операционного стола. А я куда? Испугалась и оставила меня в детдоме. В Даниловом монастыре половину занимала тюрьма, половину - детдом. Обидно было до смерти, что на фронт не попал. Потом пришел дяденька, стал звать в военно-музыкальное училище. И мы с приятелем поперлись - вырваться из детдома хотелось. Опять же - форма. Так я стал воспитанником Красной Армии. Дудели до посинения. А потом был День Победы. 9 мая мы были на Красной площади. Нас качали. В самый салютный час - сотни прожекторов. Люди кидали мелочь в их лучи, и она искрилась. У меня оттуда осталось ощущение: не надо быть взрослым, надо быть счастливым.

в: Сейчас многие говорят: чувствовали, что жили в тюрьме.

о: Я не скрываю: я тогда был верующим - верующим Сталину, в Сталина. Это была именно Вера - со своими святыми, мучениками, заповедями. У нас тогда даже клятва была мальчишеская во дворе: "Честное ленинско-сталинское всех вождей". Мы были счастливы счастьем незнания. Потом, узнав, я ужаснулся. Особо меня потрясло, что даже когда не успевали город защитить, заводы вывезти - расстрелять заключенных успевали всегда.

в: От "Реквиема" и "210 шагов" вы бы сейчас отреклись?

о: От "Реквиема" - нет. В "210 шагах" есть какие-то строчки, которые. нет, пусть, это все искренне. Я этими стихами ничего не добивался. К диссидентам себя не причисляю: писал о том, во что верил, на меня не давили. Хотя хреновина с цензурой все же была. В начале 1950-х написал я стихотворение "Утро", где писал, что люблю утро больше, чем ночь. Это стихотворение я прочитал по ТВ, тогда был только прямой эфир, и у какого-то чина был день рождения. Вот во время "поддачи" этот чин - говорят, это был Капитонов, первый секретарь МГК КПСС - его услышал. И сказал: "Что же, значит, мы жили ночью? Себя не щадили, с врагами боролись?!" Образное мышление у него неплохо было развито. После этого на книжку мою бумаги не нашлось, в газеты перестали брать.

в: Когда закончилась оттепель, снова началось давление - вам бывало страшно?

о: Не страшно - противно. Когда хоронили в Переделкине Пастернака, гроб несли на руках на кладбище, передавали друг другу. И вдоль этой дороги - ребята с фотоаппаратами. И ясно, что далеко не все - корреспонденты.

в: Вас не удивляет то значение, которое придавалось в России поэтам?

о: Может быть, это мода. А может, через поэтов люди достигали свободы. В хрущевские времена вечера поэзии были в одном ряду с разоблачениями сталинизма. День поэзии мы придумали - Твардовский, Смеляков, Светлов, сидя в моей шестиметровой комнате, в подвале дома возле ЦДЛ. Никто не знал, что это можно - это было как в Америку плыть. А какие озверительные толпы были на вечерах поэзии в институтах, на стадионах. Может быть, так возвышался поэт, потому что у нас обязанность изменять мир всегда возлагалась на кого-нибудь другого. Это очень удобно. Считать себя виноватым, сознавать свою долю ответственности - черта интеллигента. Сейчас же понятие интеллигенции размылось. Если утром человек идет не к станку, он уже интеллигент.

в: Что вас поражает в нынешнем человеке?

о: Его уверенность в том, что все можно резко изменить. Поражает прорезающийся голос улиц. У Блока улица поет: "Мы на горе всем буржуям/ Мировой пожар раздуем,/ Мировой пожар в крови -/ Господи, благослови!" Если буржуям на горе, значит, нам, пролетариям, на счастье. Вот готовность эта страшна.

в: За что вы боролись и будете бороться?

о: За справедливость. Сейчас, да и раньше это считалось понятием абстрактным, но это помощь друзьям, помощь молодым.

[youtube.player]

Представленный фрагмент произведения размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО "ЛитРес" (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.

Оплатили, но не знаете что делать дальше?

Автор книги: Роберт Рождественский

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Я верующим был.
Почти с рожденья
я верил с удивленным наслажденьем
в счастливый свет
домов многооконных…
Весь город был в портретах,
как в иконах.
И крестные ходы –
порайонно –
несли
свои хоругви и знамена…

Я усомниться в вере
не пытался.

Стихи прошли.
А стыд за них
остался.

Гул веков – страна,
боль времен – страна.
На земле людей
ты и впрямь одна.

Не возьмешь – страна,
не проймешь – страна.
Через день сыта,
через год голодна.

Пей-пляши – страна!
Бей-круши – страна!
Коль снаружи мир,
так внутри война.

Перекур – страна,
перегиб – страна.
Больше, чем другим,
ты себе должна.

Как живешь ты, великая Родина Страха?
Сколько раз ты на страхе
возрождалась из праха.
Мы учились бояться еще до рожденья.
Страх державный
выращивался, как растенье.
И крутые овчарки от ветра шалели,
охраняя
колымские оранжереи…

И лежала Сибирь, как вселенская плаха,
и дрожала земля от всеобщего страха.
Мы о нем даже в собственных мыслях молчали,
и таскали его, будто горб, за плечами.
Был он в наших мечтах и надеждах далеких.
В доме вместо тепла.

Вместо воздуха – в легких!
Он хозяином был.
Он жирел, сатанея…

Страшно то, что без страха
мне
гораздо страшнее.

Для человека национальность –
и не заслуга,
и не вина.
Если в стране
утверждают иначе,
значит,
несчастна эта страна!

Над толпой откуда-то сбоку
бабий визг взлетел и пропал.
Образ
многострадального Бога
тащит
непротрезвевший амбал.
Я не слышал, о чем говорили…

Неожиданный и благодатный
дождь беснуется в нашем дворе…

Между датой рожденья
и датой
смерти
кто-то поставит тире.
Тонкий прочерк.
Осколок пунктира.
За пределом положенных дней
руки мастера
неотвратимо
выбьют минус на жизни твоей.
Ты живешь,
негодуешь,
пророчишь.
Ты кричишь и впадаешь в восторг.

…Так неужто малюсенький прочерк –
не простое тире,
а итог?!

Такая жизненная полоса,
а может быть, предначертанье свыше:
других
я различаю голоса,
а собственного голоса
не слышу.
И все же он, как близкая родня,
единственный,
кто согревает в стужу.
До смерти будет он
внутри меня.
Да и потом
не вырвется наружу.

Будем горевать
в стол.
Душу открывать
в стол.
Будем рисовать
в стол.
Даже танцевать –
в стол.
Будем голосить
в стол!
Злиться и грозить –
в стол!
Будем сочинять
в стол…

И слышать из стола
стон.

Дружище, поспеши.
Пока округа спит,
сними
нагар с души,
нагар пустых обид.
Страшась никчемных фраз,
на мотылек свечи,
как будто в первый раз,
взгляни
и промолчи…

Придет заря, шепча.
Но –
что ни говори –
бывает, что свеча
горит
светлей зари.

Сначала в груди возникает надежда,
неведомый гул посреди тишины.
Хоть строки
еще существуют отдельно,
они еще только наитьем слышны.
Есть эхо.
Предчувствие притяженья.
Почти что смертельное баловство…

И – точка.
И не было стихотворенья.
Была лишь попытка.
Желанье его.

…И не знают, что делать дальше.

Уезжали из моей страны таланты,
увозя с собой достоинство свое.
Кое-кто
откушав лагерной баланды,
а другие –
за неделю до нее.
Уезжали не какие-то герои –
(впрочем, как понять: герой иль не герой. ).
Просто люди не умели думать
строем, –
даже если это самый лучший
строй…

Час усталости.
Неправедной расплаты.
Шереметьево.
Поземка.
Жесткий снег…

…Уезжали из моей страны таланты.
Уезжали,
чтоб остаться в ней навек.

А они идут к самолету слепыми шагами.
А они это небо и землю от себя отрешают.
И, обернувшись,
растерянно машут руками.
А они уезжают.
Они уезжают.
Навсегда уезжают…
Я с ними прощаюсь,
не веря нагрянувшей правде.
Плачу тихонько,
как будто молю о пощаде.

Жил-да-был.
Жил-да-был.
Спал, работал, ел и пил.
Полюбил.
Разлюбил.
Плюнул! –
снова жил-да-был…

Жил-да-был.
Грустил.
Седел.
Брился.
В зеркало глядел
Никого к себе не звал,
В долг
не брал и не давал.
Не любил ходить в кино,
но зато смотрел в окно
на людей
и на собак –
интересно, как-никак.
Жил-да-был.
Жил-да-был.
Вдруг пошел –
ковер купил!
От стены и до стены
с ворсом
сказочной длины!
Красотища –
Бог ты мой.

Прошлой слякотной зимой
так,
без видимых причин –
умер,
отошел,
почил…
Зазвенел дверной звонок.
Двое
принесли венок
(от месткома)
с лентой рыжей…

(Вот под этой ржавой крышей,
вот под этим серым небом
жил-да-был.)

А тогда
все мы были бессмертны.

А нам откапывать живых,
по стуку сердца находя,
из-под гранитно-вековых
обломков
статуи Вождя.
Из-под обрушившихся фраз,
не означавших ничего.
И слышать:
– Не спасайте нас!
Умрем мы
с именем Его.

Откапывать из-под вранья.
И плакать.
И кричать во тьму:
– Дай руку.
– Вам не верю я!
А верю
одному Ему.
– Вот факты.
– Я плюю на них
от имени всего полка.

Наши марши взлетают до самых небес!
ЧТЗ, ГТО, МТС…

Кровь течет на бетон из разорванных вен.
КПЗ, ЧСШ, ВМН…

Обожженной, обугленной станет душа.
ПВО, РГК, ППШ…

Снова музыка в небе. Пора перемен.
АПК, ЭВМ, КВН…

Старенькие ходики.
Молодые ноченьки…
Полстраны –
угодники.
Полстраны –
доносчики.

На полях проталинки,
дышит воля вольная…
Полстраны –
этапники.
Полстраны –
конвойные.

Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники…
Полстраны –
преступники.
Полстраны –
охранники.

Лейтенант в окно глядит.
Пьет – не остановится…
Полстраны
уже сидит.
Полстраны
готовится.

Вошь ползет по России.
Вошь.
Вождь встает над Россией.
Вождь.
Буревестник последней войны,
привлекательный, будто смерть…

Россияне,
снимайте штаны!
Вождь
желает вас
поиметь!

Израсходовался.
Пуст.
Выдохся.
Почти смолк.
Кто-нибудь другой пусть
скажет то, что я не смог.
Кто-нибудь другой
вдруг
бросит пусть родной дом.
И шагнет в шальной круг.
И сойдет с ума в нем…
Воет пусть на свой
лад,
пусть ведет свою
грань.
Пусть узнает свой
ад
и отыщет свой
рай!
Пусть дотянется строкой
до глубин небытия…
Это – кто-нибудь другой.
Кто-нибудь другой.
Не я.

Пока не сошлись над его головой
черная бездна, –
Вторая Речка.

Ты меня в поход не зови, –
мы и так
по пояс в крови!
Над Россией сквозь годы-века
шли
кровавые облака.
Умывалися кровью мы,
причащалися кровью мы.
Воздвигали мы на крови
гнезда
ненависти и любви.
На крови посреди земли
тюрьмы строили
и Кремли.
Рекам крови потерян счет…
А она все течет и течет.

Бренный мир,
будто лодка, раскачивается.
Непонятно, – где низ, где верх…
Он заканчивается,
заканчивается –
долгий,
совесть продавший –
век.
Это в нем,
по ранжиру построясь,
волей жребия своего,
мы, забыв про душу, боролись,
надрывая пупки, боролись,
выбиваясь из сил, боролись
то – за это,
то – против того.
Как ребенок, из дома выгнанный,
мы в своей заплутались судьбе…

Жизнь заканчивается,
будто проигранный,
страшный
чемпионат по борьбе!

Раскачивается вагон.
Длинный тоннель метро.
Читающий пассажир выклевывает по слову…
Мы пишем на злобу дня
и – на его добро.
Но больше, правда, – на злобу,
на злобу,
на злобу.
Живем, озираясь вокруг.
Живем, друзей хороня.
Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.
Длинный тоннель метро.
Привычная злоба дня…

Ненависть проще любви.
Ненависть объяснима.

Естественно, с поправками на возраст,
на чертову одышку,
на колит.
Поговорим о небе в синих звездах.
Чуть-чуть о том,
что у кого болит.
О том, что в этом мире многоликом
мы тишины
нигде не обретем…
Потом порассуждаем о великом.
О том, куда идем.

Зачем идем.
О нашей
интеллектуальной нише,
которая нелепа, как везде…

Поговорим о Пушкине.
О Ницше.
О пенсиях.
О ценах.
О еде.

Пятидесятый.
Карелия.
Бригада разнорабочих.
Безликое озеро.
Берег, где только камни растут.
Брезент, от ветра натянутый,
вздрагивает и лопочет.
Люди сидят на корточках.
Молча обеда ждут.
Сидят они неподвижно.
Когда-то кем-то рожденные.
Ничейные на ничейной,
еще не открытой земле.
Нечаянно не посаженные.
Условно освобожденные.
Сидят и смотрят, как крутится
крупа в чугунном котле.

Ночью почти что до центра земли
площадь единственную
подмели.

Утром динамики грянули всласть,
и демонстрация
началась.

Вот райбольница шагает.
А вот –
Ордена Ленина Конный завод…

…Следом какая-то бабушка шла.
С ярким флажком.
Как машина посла.

Снег-то какой! Снег-то какой! Снег-то.
Видно, сегодня он выпасть решил до конца.
Будто бы взялся за дело
неведомый Некто.
Взялся,
и ты уже вряд ли шагнешь от крыльца.
Хлопья нечаянной вечности.
Счастья простого.
Ты на Земле остаешься со снегом вдвоем…
Медленно-медленно.
Тихо.
Просторно-просторно
падает снег, размышляя о чем-то своем.
Он заметает неслышно
все наши ошибки.
Он объявляет всеобщий бессмертный покой…

Вот на ладони твоей
закипают снежинки.
Ты улыбаешься:
Надо же! Снег-то какой.

Ува жаемый доктор!
Вы еще не знаете,
что будете делать мне операцию.
А мне уже сообщили,
что в мозгу у меня находится опухоль
размером с куриное яйцо, –
(интересно,
кто ж это вывел курицу,
несущую такие яйца. )

Ну, а если операция закончится неудачей
(конечно, так у Вас не бывает, но вдруг…)
Так вот: если операция окончится неудачей,
Вам будет наверняка обидно.
А я про все мгновенно забуду.
Мне будет никак.
Навсегда никак…

…Однако не слишком печальтесь, доктор.
Не надо.
Вы ведь не виноваты.
Давайте вместе с Вами считать,
что во всем виновата странная курица,
которую кто-то когда-то вывел
лишь для того,
чтоб она в человечий мозг
несла
эти яйца-опухоли.

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.
Я тащил на усталой спине свой единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали слова.
И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.
И разжег я костер на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивленно и тихо горел…
А потом зашагал я опять среди черных полей.
Нет креста за спиной…

Без него мне
еще тяжелей.

Гром прогрохотал незрячий.
Ливень ринулся с небес…
Был я молодым,
горячим,
без оглядки в драку
лез.
А сейчас прошло геройство, –
видимо, не те года…

А теперь я долго,
просто
жду мгновения, когда
так: ни с ходу и ни с маху, –
утешеньем за грехи, –
тихо
лягут на бумагу
беззащитные
стихи.

Может быть, все-таки мне повезло,
если я видел время запутанное,
время запуганное,
время беспутное,
которое то мчалось,
то шло.
А люди шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять не буду…

Все мы –
гарнир к основному блюду,
которое жарится где-то
Там.

Когда в крематории
мое мертвое тело начнет гореть,
вздрогну я напоследок в гробу нелюдимом.
А потом успокоюсь.
И молча буду смотреть,
как моя неуверенность
становится уверенным дымом.
Дым над трубой крематория.
Дым над трубой.
Дым от сгоревшей памяти.
Дым от сгоревшей лени.
Дым от всего, что когда-то
называлось моей судьбой
и выражалось буковками
лирических отступлений…

Усталые кости мои,
треща, превратятся в прах.
И нервы, напрягшись, лопнут.
И кровь испарится.
Сгорят мои мелкие прежние страхи
и огромный нынешний страх.
И стихи,
которые долго снились,
а потом перестали сниться.
Дым из высокой трубы
будет плыть и плыть.
Вроде бы мой,
а по сути – вовсе ничей…
Считайте, что я
так и не бросил курить,
вопреки запретам жены.
И советам врачей…
Сгорит потаенная радость.
Уйдет ежедневная боль.
Останутся те, кто заплакал.
Останутся те, кто рядом…
Дым над трубой крематория.
Дым над трубой…

…Представляю, какая труба над адом!

Этот витязь бедный
никого не спас.
А ведь жил он
в первый
и последний раз.
Был отцом и мужем
и –
судьбой храним –
больше всех был нужен
лишь своим родным…

От него осталась
жажда быть собой,
медленная старость,
замкнутая боль.
Неживая сила.
Блики на воде…

А еще –
могила.
(Он не зн ае т,
где).

Помогите мне, стихи!
Так случилось почему-то:
на душе
темно и смутно.
Помогите мне,
стихи.
Слышать больно.
Думать больно.
В этот день и в этот час
я –
не верующий в Бога –
помощи прошу у вас.
Помогите мне,
стихи,
в это самое мгновенье
выдержать,
не впасть в неверье.
Помогите мне,
стихи.
Вы не уходите прочь,
помогите, заклинаю!
Чем?
А я и сам не знаю,
чем вы можете
помочь.
Разделите эту боль,
научите с ней расстаться.

Помогите мне
остаться
до конца
самим собой.
Выплыть.
Встать на берегу,
снова
голос
обретая.

И тогда я
сам
кому-то помогу.

Никому из нас не жить повторно.
Мысли о бессмертье –
суета.
Миг однажды грянет,
за которым –
ослепительная темнота…
Из того, что довелось мне сделать,
выдохнуть случайно довелось,
может, наберется строчек десять…

Хорошо бы,
если б набралось.

[youtube.player]

Вошь ползет по России.

Вождь встает над Россией.

Буревестник последней войны,

привлекательный, будто смерть…

Россияне,

снимайте штаны!

Вождь

желает вас поиметь!

Позапрошлая песня

Старенькие ходики.

Молодые ноченьки…

Полстраны — угодники.

Полстраны — доносчики.

На полях проталинки,

дышит воля вольная…

Полстраны — этапники.

Полстраны — конвойные.

Лаковые туфельки.

Бабушкины пряники…

Полстраны — преступники.

Полстраны — охранники.

Лейтенант в окно глядит.

Пьет — не остановится…

Полстраны уже сидит.

Полстраны готовится.

Юноша на площади

Он стоит перед Кремлем.

А потом,

вздохнув глубоко,

шепчет он Отцу и Богу:

Бдительный, полуголодный,

молодой, знакомый мне, —

он живет в стране свободной,

самой радостной стране!

Любит детство вспоминать.

Каждый день ему — награда.

Знает то, что надо знать.

Ровно столько, сколько надо.

С ходу он вступает в спор,

как-то сразу сатанея.

Даже собственным сомненьям

он готов давать отпор.

Жить он хочет не напрасно,

он поклялся жить в борьбе.

Все ему предельно ясно

в этом мире и в себе.

Проклял он врагов народа.

Верит, что вокруг друзья.

Счастлив.

… А ведь это я —

пятьдесят второго года.

Привычка

Необъятная страна

все мне снится по ночам.

Было в ней заведено

правило такое:

кто не знал, тот не знал.

А кто знал, тот молчал.

А кто знал и не молчал,

говорил другое…

Захотелось как-то людям

жизнь по-новому начать.

Очень сильно захотелось!

Да одно мешает:

кто не знал, не хочет знать.

Кто молчал, привык молчать.

А кто другое говорил, так и продолжает.

Из прогноза погоды

«В Нечерноземье, — согласно прогнозу, —

резко уменьшится снежный покров…

Днем над столицей —

местами — грозы.

А на асфальте —

Ю. Рытхэу

Слышен скрип лебедки стонущей.

Бочки на песке лежат.

Говорят, здесь было стойбище.

Было. Года три назад…

И туман — сырой, растерянный —

дрожит, сходя на нет…

Проданы народы Севера

за северную нефть.

Мероприятие

Над толпой откуда-то сбоку

бабий визг взлетел и пропал.

Образ многострадального Бога

тащит непротрезвевший амбал.

Я не слышал, о чем говорили…

… Только плыл над сопеньем рядов

лик еврейки Девы Марии

рядом с лозунгом:

* * *

В государстве, где честные наперечет,

все куда-то уходит,

куда-то течет:

деньги,

двадцатый троллейбус,

искореженных судеб нелепость…

Все куда-то уходит,

течет не спеша:

воспаленное лето,

за летом — душа.

Облака в оглушительной сини.

Кран на кухне.

Умы из России.

О стену разбивая лбы,

летя в межзвездное пространство,

мы все-таки рабы.

Невытравимо наше рабство.

И ощущение стыда

живет почти что в каждом споре…

Чем ниже кланялись тогда,

тем громче проклинаем после!

Стенограмма по памяти

«…Мы идем, несмотря на любые

( аплодисменты .)

( бурные, продолжительные .)

( бурные, переходящие .)

«…что весь наш народ в едином

( аплодисменты .)

Чай в перерыве…

«…от души поздравляем Родного-

( овации. )

Помню, как сам аплодировал.

( овации .)

«…и в колоннах праздничной

( овации .)

«…что построено общество новой

( овации .)

( все встают. )

… И не знают, что делать дальше.

А нам откапывать живых,

по стуку сердца находя,

из-под гранитно-вековых

обломков

статуи Вождя.

Из-под обрушившихся фраз,

не означавших ничего.

И слышать:

— Не спасайте нас!

Умрем мы

с именем Его.

Откапывать из-под вранья.

И плакать.

И кричать во тьму:

— Дай руку.

— Вам не верю я!

А верю

одному Ему.

— Вот факты.

— Я плюю на них

от имени всего полка.

А нам

откапывать живых.

Еще живых.

Живых пока.

А нам

детей недармовых

своею болью убеждать.

И вновь

откапывать живых.

Чтобы самим живыми

Непростыми стали дети —

логикою давят…

Ледяными

стали деньги:

прямо в пальцах

Р. Рождественский

КОГДА ЖЕ МЫ, НАКОНЕЦ,преодолеем женский страх ЧИНопочитания,
гениально описанный Корнеем Чуковским
в ТАРАКАНИЩЕ,
и увидим абсолютное БЕЗУМИЕ власти
жидконогих козявок в галстуках,обамопутиных-сталиногитлеров,
как источника всех бед и проблем ЧЕЛОВЕЧЕСТВА,

А единственный путь МИРНОГО спасения,
от 50векового ига БЕЗУМИЯ власти и раболепского матриархата,
уже ОЧЕВИДЕН в миллиардылетней МУДРОСТИ ПРИРОДЫ описан в моем блоге,
например свежее:

И тщетно твердить барану, про ВОЛЮ, как цель борьбы,
Не раб порождён тираном, - тиранов родят рабы!

А в рабов-баранов превращаем детей НАСИЛИЕМ воспитания и обучения,
основанном на страхе ЧИНопочитания матери
и лживого словесносубьективного мировосприятия хитрых маразматиков,
мнящих себя козлами-элитой, в СТАДЕ-государстве рабов-баранов и сексрабынь-овечек
ГЕНАЛЬНО описанных в Истории одного города Салтыкова Щедрина.

[youtube.player]

Читайте также: