Что такое вошь василий теркин

Отдымился бой вчерашний,
Высох пот, металл простыл.
От окопов пахнет пашней,
Летом мирным и простым.

В полверсте, в кустах — противник,
Тут шагам и пядям счет.
Фронт. Война. А вечер дивный
По полям пустым идет.

По следам страды вчерашней,
По немыслимой тропе;
По ничьей, помятой, зряшной
Луговой, густой траве;

По земле, рябой от рытвин,
Рваных ям, воронок, рвов,
Смертным зноем жаркой битвы
Опаленных у краев.

И откуда по пустому
Долетел, донесся звук,
Добрый, давний и знакомый
Звук вечерний. Майский жук!

И ненужной горькой лаской
Растревожил он ребят,
Что в росой покрытых касках
По окопчикам сидят.

Отпляшись, а там сторонкой
Удаляйся в березняк,
Провожай домой девчонку
Да целуй — не будь дурак,
Налегке иди обратно,
Мать заждалася.

И вдруг —
Вдалеке возник невнятный,
Новый, ноющий, двукратный,
Через миг уже понятный
И томящий душу звук.

Звук тот самый, при котором
В прифронтовой полосе
Поначалу все шоферы
Разбегались от шоссе.

На одной постылой ноте
Ноет, воет, как в трубе.
И бежать при всей охоте
Не положено тебе.

Ты, как гвоздь, на этом взгорке
Вбился в землю. Не тоскуй.
Ведь — согласно поговорке —
Это малый сабантуй.

Ждут, молчат, глядят ребята,
Зубы сжав, чтоб дрожь унять.
И, как водится, оратор
Тут находится под стать.

С удивительной заботой
Подсказать тебе горазд:
— Вот сейчас он с разворота
И начнет. И жизни даст.
Жизни даст!

Со страшным ревом
Самолет ныряет вниз,
И сильнее нету слова
Той команды, что готова
На устах у всех:
— Ложись.

Смерть есть смерть. Ее прихода
Все мы ждем по старине.
А в какое время года
Легче гибнуть на войне?

Летом солнце греет жарко,
И вступает в полный цвет
Все кругом. И жизни жалко
До зарезу. Летом — нет.

В осень смерть под стать картине,
В сон идет природа вся.
Но в грязи, в окопной глине
Вдруг загнуться? Нет, друзья.

А зимой — земля, как камень,
На два метра глубиной,
Привалит тебя комками —
Нет уж, ну ее — зимой.

А весной, весной. Да где там,
Лучше скажем наперед:
Если горько гибнуть летом,
Если осенью — не мед,
Если в зиму дрожь берет,
То весной, друзья, от этой
Подлой штуки — душу рвет.

И какой ты вдруг покорный
На груди лежишь земной,
Заслонясь от смерти черной
Только собственной спиной.

Ты лежишь ничком, парнишка
Двадцати неполных лет.
Вот сейчас тебе и крышка,
Вот тебя уже и нет.

Ты прижал к вискам ладони,
Ты забыл, забыл, забыл,
Как траву щипали кони,
Что в ночное ты водил.

Смерть грохочет в перепонках,
И далек, далек, далек
Вечер тот и та девчонка,
Что любил ты и берег.

И друзей и близких лица,
Дом родной, сучок в стене.
Нет, боец, ничком молиться
Не годится на войне.

Нет, товарищ, зло и гордо,
Как закон велит бойцу,
Смерть встречай лицом к лицу,
И хотя бы плюнь ей в морду,
Если все пришло к концу.

Ну-ка, что за перемена?
То не шутки — бой идет.
Встал один и бьет с колена
Из винтовки в самолет.

Трехлинейная винтовка
На брезентовом ремне,
Да патроны с той головкой,
Что страшна стальной броне.

Бой неравный, бой короткий.
Самолет чужой, с крестом,
Покачнулся, точно лодка,
Зачерпнувшая бортом.

Накренясь, пошел по кругу,
Кувыркается над лугом,—
Не задерживай — давай,
В землю штопором въезжай!

Сам стрелок глядит с испугом:
Что наделал невзначай.

Скоростной, военный, черный,
Современный, двухмоторный
Самолет — стальная снасть —
Ухнул в землю, завывая,
Шар земной пробить желая
И в Америку попасть.

— Не пробил, старался слабо.
— Видно, место прогадал.

— Кто стрелял?— звонят из штаба.
Кто стрелял, куда попал?

Адъютанты землю роют,
Дышит в трубку генерал.
— Разыскать тотчас героя.
Кто стрелял?
А кто стрелял?

Кто не спрятался в окопчик,
Поминая всех родных,
Кто он — свой среди своих —
Не зенитчик и не летчик,
А герой — не хуже их?

Вот он сам стоит с винтовкой,
Вот поздравили его.
И как будто всем неловко —
Неизвестно отчего.

Виноваты, что ль, отчасти?
И сказал сержант спроста:
— Вот что значит парню счастье,
Глядь — и орден, как с куста!

Не промедливши с ответом,
Парень сдачу подает:
— Не горюй, у немца этот —
Не последний самолет.

С этой шуткой-поговоркой,
Облетевшей батальон,
Перешел в герои Теркин,—
Это был, понятно, он.

[youtube.player]

Первые главы произведения были созданы и напечатаны в 1942 году. Автор создавал поэму на протяжении трёх лет, поэтому произведение публиковалось в газете частями. История Теркина настолько полюбилась читателям, что, когда поэма была окончена, Твардовскому стало приходить множество писем с просьбой создать продолжение произведения.

Замысел истории солдата Великой Отечественной войны пришёл Твардовскому в то время, когда автор сам участвовал в военных действиях — был военным корреспондентом в русско-финской войне. Настоящие военные события легли в основу поэмы: битва на Волге, переправа через реку Днепр, взятие Берлина.


Композиция поэмы особенна тем, что она вобрала в себя истории, связавшиеся друг с другом образом центрального персонажа. Отличительным композиционным моментом является и присутствие диалогов между автором и героем.

Каждая глава произведения закончена и может считаться отдельным от всей поэмы стихотворением. Такая необычность сцепления частей между собой объясняется очень просто — главы выходили в печать отдельно, и читатели могли пропустить предыдущую или последующую часть.

Теркин является не единственным героем на страницах поэмы. Подвиги и героические поступки совершают многие, пусть и безымянные персонажи. Так, спасателями являются танкисты, командир, рубивший дрова для своей семьи в свою свободную, для отдыха, минуту, дед и баба, провожающие и встречающие русские войска.

Сильным характером обладает и русская женщина в тылу. Она не только встречает своего мужа, но и его боевых товарищей, провожает на бой родного сына, пишет мужу на фронт оптимистичные письма, чтобы поддержать его в трудную минуту. Эта женщина, как и Теркин, не конкретный персонаж, но образ каждой русской матери и жены. Она получает за свою любовь и трудности награды — это не орден, нет, это лошадь, перина, корова, овечка. Для женщины, что во время войны взвалила на себя все тяготы семейного быта, эти награды стали намного ценнее и полезнее, что любая медаль.

Особого упоминания достойны и обычные девушки — подруги бойцов. С началом войны солдаты покинули своих девушек, а ведь быть с ними рядом — лучшая награда для молодого военного человека. Так, Теркин, которого спасла шапка, данная ему неизвестной санитаркой, хочет ей продемонстрировать свою воображаемую медаль.

Отдельным мотивом выступают и враги наших войск. Они показаны не так подробно, как главный персонаж или русские простые люди, но некоторых Твардовский описывает более конкретно. Например, мы узнаем подробнее о немце, борющемся с Василием врукопашную. Этот неизвестный немец также становится образом всех немцев на войне: он сытый, холеный, заботящийся о себе. Но в данном случае, все эти, по сути своей, неплохие человеческие качества, вызывают омерзение, чувство брезгливости и негодование. Прочие враги достойны лишь жалости и смеха, но никак не страха или почтения.

Особыми героями поэмы становятся и неодушевленные предметы. Это вещи, которые всегда сопутствуют или встречаются на пути герою: шинель, гармонь и кисет, баня, пища и вода.

Соблюдая принцип реальности, автор не всегда делает Теркина центральным персонажем, иногда Василий отходит на второй план. Есть в поэме и лирические отступления, и внутренние монологи, и рассуждения автора и персонажей.

Поскольку Твардовский создавал своё произведение в военной обстановке, то и развитие событий в поэме соответствует ходу войны: сначала отступление, затем наступление на врага и, наконец, движение наших войск на Запад.

Произведение не имеет окончательного завершенного сюжета, каждая часть сюжетно и композиционно оформлена и завершена. Каждая глава несёт в себе свою мысль, раскрывает мораль, ведь читатели могут не прочитать продолжение поэмы. К тому же, некоторые главы выделяются меж остальных: одни из них представляют собой сюжетные стихи, другие — лирические стихотворения, третьи — героическую балладу.


Лексика в поэме используется бытовая, изобилует просторечиями. Даже когда мысли героя восходят с серьезным темам, порой кажущимися пафосными, речь Теркина остается простой и понятной.

[youtube.player]

О народном герое Василии Теркине


Образцом для подражания для защитников Отечества во время Великой Отечественной стал герой литературный, герой народный - Василий Тёркин.

Великая Отечественная застала Твардовского в глухой подмосковной деревушке Грязи. Здесь поэт облюбовал место для спокойной работы над задуманной поэмой о Василии Тёркине.

Воскресный день 22 июня резко нарушил эти планы: едва услыхав о нападении на нашу страну гитлеровской Германии, поэт выезжает в Москву в переполненном поезде звенигородского направления.

Он становится военным корреспондентом Юго-Западного, а затем 3-го Белорусского фронта.

Александр Трифонович написал и напечатал много стихотворений и фронтовых очерков и совсем забыл об оставленной в Москве рукописи поэмы, замысел которой уже не представлялся ему актуальным.

Весной 1942 года Твардовский был переведён в резерв в Москву, где вернулся к своим старым тетрадкам с записями о Тёркине.

Долго автор не мог найти ту самую ниточку, сюжет, сомневался в нужности этой работы, но вскоре понял, что нашёл то самое большое дело, которому можно отдаться до конца.

27 июня 1942 года в письме к жене Марии Илларионовне в Чистополь он поделился своими мыслями о новом замысле:

Тёркин - кто же он такой?

Просто парень сам собой

Поэма имела большой успех. Отрывки из неё читают по радио Орлов и Левитан.

До войны ещё в помине

Был ты, Тёркин, на Руси.

Тёркин? Кто такой? А ныне

Тёркин - кто такой? -

Поэма имела большой успех у народа и издавалась, несмотря на военное время, большими тиражами.

Тем не менее, Твардовский продолжает работу, крайне неохотно соглашаясь на цензурную правку и купюры текста.

В 1943 году после написания второй части, Александр Трифонович решил остановиться, хотел закончить поэму. Это, по словам ряда критиков, было одной из его замечательных черт: чуткое осознание меры, когда работа удалась, и нужно уметь вовремя её завершить, не допустить исчерпанности. Однако вскоре поэт понял, что Тёркин ещё не исчерпан, не завершён. К тому же он получил множество писем, в которых читатели требовали продолжения.

Ещё до окончания работы над произведением Твардовский был удостоен Сталинской премии.

Тайна обаяния Василия Теркина в особом отношении к нему автора, который отдал герою всё лучшее, что имел сам, свой огромный неисчерпаемый талант и своё большое сердце, своё вдохновение, шутки и выдумки, тепло и бодрость духа.

Важна принадлежность Тёркина к самому массовому роду войск - пехоте. Герой - пехотинец.

Тёркин - из числа чернорабочих войны, на которых и держится страна, которые вынесли на своих плечах тяжесть войны.

Герой Твардовского - это герой конкретной войны, Великой Отечественной. Вместе с тем есть в нём то, что сближает его с русским солдатом всех времён.

Важно и то, что книга завершается вовсе не оптимистическими здравицами: в финале выражено чувство вины, и сама книга посвящается памяти павших:

Повесть памятной годины,

Эту книгу про бойца,

Я и начал с середины

И закончил без конца

С мыслью, может, дерзновенной

Посвятить любимый труд

Павшим памяти священной,

Всем друзьям поры военной,

Всем сердцам, чей дорог суд.

И закончил без конца

С мыслью, может, дерзновенной

Посвятить любимый труд

Павшим памяти священной,

Всем друзьям поры военной,

Всем сердцам, чей дорог суд.

И это справедливо: по широте охвата событий войны, по конкретности изображения армейского быта книга Твардовского - уникальное явление в поэзии военных лет.

Вспомним, например, что помимо ярких динамичных эпизодов она содержит множество лаконичных, но выразительных фрагментов, посвящённых подробностям фронтового быта - шинели, шапке-ушанке, сапогам и многим другим деталям одежды, воинского снаряжения, даже питания в походных условиях.

Народный характер героя сказывается не только в эпизодах сражений, но в ещё большей мере - в самом отношении к войне прежде всего как к тяжёлой работе.

Не зарвёмся, так прорвёмся,

Будем живы - не помрём.

Срок придёт, назад вернёмся,

Что отдали, всё вернём.

[youtube.player]

И Бунин, и Солженицын говорят о свободе. Бунин - творческой, художественной, Солженицын - свободе от фальши идеологической.

Поэма порой натуралистична, даже физиологична, как говорят сейчас, телесна.

А скажи, простая штука Есть у вас? Какая? Вошь.

И, макая в сало коркой, Продолжая ровно есть, Улыбнулся вроде Теркин И сказал:

Вторая задача связана с анализом процесса собственно художественного освобождения Твардовского, который привел, на наш взгляд, к расширению комической палитры поэзии Твардовского военных лет, к изменению функциональной значимости авторского смеха.

Полдень раннего июня Был в лесу, и каждый лист, Полный, радостный и юный, Был горяч, но свеж и чист.

Лист к листу, листом прикрытый, В сборе лиственном густом Пересчитанный, промытый Первым за лето дождем.

И в глуши родной, ветвистой, И в тиши дневной, лесной Молодой, густой, смолистый, Золотой держался зной.

Попытаемся определить характерные способы выполнения основной функции комического в поэме, а также выделить особые приемы поэтики. Среди основных форм смеха можно назвать смех юмористический, сатирический, а также обретающий черты самостоятельного вида иронический. Истоки смеха: уже занявший свое место в творчестве Твардовского фольклор, а также индивидуально-авторская оценка происходящего.

Среди использованных ранее частных комических приемов (пародирование, сниженная лексика) появляется новый для поэтики Твардовского прием - парадокс и др. С образом главного героя связано осмысление лучшего, что было создано автором в довоенные годы (например, юмористический флер, связанный с образом деда Данилы), авторские же отступления прокладывают дорогу новому виду смеха - интеллектуальному, подчас саркастическому.

Итак, рассмотрим материю комического в образе главного героя. Прежде всего, функцию и характер юмора.

Таким образом, юмор органично входит в освещение традиционно серьезных вопросов любви и семьи, героизма и солдатской дисциплины. Среди юмористических приемов помимо шуток, возникших в авторской фантазии, встречается также юмор фольклорного происхождения, в том числе солдатского. Свое место в юмористике поэмы занимают также парадокс, сниженная лексика, тема карнавального низа, профессиональная лексика.

Примером солдатского фольклорного юмора является рассказ Теркина о видах сабантуя. Комическая обусловленность фрагмента связана с применением народного земледельческого праздника к военной обстановке. Судя по уверенности изложения, эта шутка имеет давнюю историю и, скорее всего, стала притчей во языцех среди бывших однополчан Василия. Поэтому нам кажется справедливым толкование этого вида юмора поэмы как солдатского фольклора.

Равно как и песни про шинель. Своеобразный солдатский гимн верной подруге фронтовика содержит ритмическое подражание фольклорным плясовым формам, неизменно поднимающим настроение слушателей.

Юмористической иронией овеян и образ старика. Помимо своего неукротимого желания быть сопричастным к заслугам Теркина на хозяйственном фронте, старику хочется показать свою осведомленность в солдатских буднях. В этот момент становится очевидным желание деда показать свою значимость не только в глазах жены, но и в разговоре с Теркиным.

Еще раз подчеркнем, что комизм, связанный с образами стариков, по природе своей снисходителен. Прежде всего, потому, что эти незлобивые и радушные старики - тот самый народ, свободу которого защищал Василий перед лицом врага.

При всей очевидности устно-поэтического влияния при создании образов все же перед нами индивидуально-авторское осмысление фольклорного материала. В отличие от сказочной однобокости в интерпретации характеров реалистические образы представлены в поэме во всей их полноте и разносторонности. Кроме того, если в фольклоре солдат и бабка, бабка и дед - явные антагонисты, то в поэме солдат разряжает обстановку миролюбивой, уважительной улыбкой. От былой фольклорной идеи осталась лишь рознь старика и старухи, которая по-прежнему насмешливо относится к своему благоверному. В его образе как раз иронически заостряются (опять-таки по-доброму) хвастливость и покорность бабкиному авторитету.

Из всех приемов комического наибольший интерес вызывает самоирония главного героя. Как правило, ее роль в тексте сводится к анестезии тяжелых воспоминаний главного героя. Известно, что подлинная сила личности выслеживается в умении улыбнуться в трудную минуту. На примере Теркина становится очевидной не только недюжинная сила духа героя, но и незаурядные артистические особенности, поскольку его искрометные шутки вызывали улыбки солдат. Умение смеяться над собой даже в горькую минуту не изменяет Теркину никогда.

Таким образом, известный по фольклору мистико-сакральный круг осмыслен Твардовским в откровенно-смеховом аспекте.

В другом случае посредством интеллектуальной иронии автор выражает свое отношение к роли третьих стран в развязавшейся войне. Характер этого юмора принципиально отличается от теркинского:

Скоростной, военный, черный,

Самолет - стальная снасть -

Ухнул в землю, завывая,

Шар земной пробить желая

И в Америку попасть.

Следующим противником воюющего народа становится страх смерти. В военный период это второй и последний этап освобождения.

[youtube.player]

Но возвращаюсь к "Теркину" периода боев в Финляндии.

Написать вступление к предлагаемой серии фельетонов было поручено мне я должен был дать хотя бы самый общий "портрет" Теркина и определить, так сказать, тон, манеру нашего дальнейшего разговора с читателем. Перед этим я напечатал в газете "На страже Родины" небольшое стихотворение "На привале", написанное под непосредственным впечатлением от посещения одной дивизии.

В этом стихотворении были, между прочим, такие строчки:

Дельный, что и говорить,

Был старик тот самый,

Что придумал суп варить.

На колесах прямо.

Для меня, до того времени не служившего в армии (если не считать короткого времени освободительного похода в Западную Белоруссию) и не писавшего ничего "военного", это стихотворение было первым шагом в освоении новой тематики, нового материала. Я был тут очень еще неуверен, держался своих привычных ритмов, тональности (в духе, скажем, "Деда Данилы"). И в своем вступлении к коллективному "Теркину" я обратился к этой ранее найденной интонации, которая в применении к новому материалу, новой задаче казалась мне наиболее подходящей.

Приведу некоторые строфы этого "начала" "Теркина":

Вася Теркин? Кто такой?

Человек он сам собой

При фамилии такой,

Слава громкая - герой

С ним сроднилась быстро.

И еще добавим тут,

Если бы спросили:

Почему его зовут Вася - не Василий!

Потому, что дорог всем,

Потому, что люди

Ладят с Васей как ни с кем,

Потому, что любят.

Богатырь, сажень в плечах,

Ладно сшитый малый,

По натуре весельчак,

Хоть в бою, хоть где невесть,

Но уж это точно:

Перво-наперво поесть Вася должен прочно,

Но зато не бережет

И врагов на штык берет,

Как снопы на вилы.

И при этом, как ни строг

С виду Вася Теркин,

Жить без шутки б он не мог

Да без поговорки.

Замечу, что когда я вплотную занялся своим ныне существующим "Теркиным", черты этого портрета резко изменились, начиная с основного штриха:

Теркин - кто же он такой?

Просто парень сам собой

И можно было бы сказать, что уже одним этим определяется наименование героя в первом случае Васей, а во втором - Василием Теркиным.

Все последующие иллюстрированные фельетоны, выполненные коллективом авторов, носили единообразные заголовки: "Как Вася Теркин. " Приведу полностью, к примеру, фельетон "Как Вася Теркин "языка" добыл":

Снег глубок, а сосны редки.

Вася Теркин на разведке.

Белоснежен, без заплат

Теркин видит, Теркин слышит

Белофинн летит на лыжах:

Знать, беды не чуя, он

Лезет прямо на рожон.

Теркин, взвесив обстановку,

Он уткнулся в снег ничком

Стал похож на снежный ком.

Вид заманчивый "трамплина"

Мчит он с маху на "сугроб".

Дальше хода нету, стоп!!

Так в разведке очень ловко,

Добыл Теркин языка

И доставил в штаб полка.

Может показаться, что я выбрал особо слабый образец, но и рассказы о том, "как Вася Теркин поджигателей в плен взял", которых он "бочками накрыл всех поодиночке и, довольный, закурил на дубовой бочке"; о том, как он "на лыжах донесение доставил", "пролетая леса выше, над бурливою рекой", "через горы, водопады мчась без удержу вперед"; о том, как из кабины вражеского самолета он "кошкой" вытянул "за штанину" шюцкоровца, и другие - все это производит теперь впечатление наивности изложения, крайней неправдоподобности "подвигов" Васи и не такого уж избытка юмора.

Я думаю, что тот успех "Васи Теркина", который у него был на финской войне, можно объяснить потребностью солдатской души позабавиться чем-то таким, что хотя и не соответствует суровой действительности военных будней, но в то же время как-то облекает именно их, а не отвлеченно-сказочный материал в почти что сказочные формы. Еще мне кажется, что немалую долю успеха нужно отнести на счет рисунков В. Брискина и В. Фомичева, исполненных как бы в мультипликационном стиле и нередко забавных по-настоящему.

К слову, неоднократно отмечалось, что иллюстрации О. Верейского к "Книге про бойца" очень слитны с ее стилем и духом. Это правда. Я лишь хочу сказать, что в отличие от "Васи Теркина" ни одна строка "Василия Теркина", иллюстрированного моим фронтовым товарищем художником О. Верейским, не была написана как текст к готовому рисунку, и мне даже трудно представить, как это могло бы быть. А с "Васей Теркиным" именно так и было, то есть задумывалась тема очередного фельетона, художники "разносили" ее на шесть клеток, выполняли в рисунках, а уже потом являлись стихи-подписи.

Отдав дань "Васе Теркину" одним-двумя фельетонами, большинство его "зачинателей" занялись, каждый по своим склонностям и возможностям, другой работой в газете: кто писал военно-исторические статьи, кто фронтовые очерки и зарисовки, кто стихи, кто что. Основным автором "Теркина" стал А. Щербаков, красноармейский поэт, давний работник редакции.

А успех у читателя-красноармейца "Теркин" имел больший, чем все наши статьи, стихи и очерки, хотя тогда к этому успеху мы все относились несколько свысока, снисходительно. Мы по справедливости не считали это литературой. И по окончании войны в Финляндии, когда один из моих товарищей по работе в военной печати услышал от меня - в ответ на вопрос о том, над чем я теперь работаю, - что я пишу "Теркина", он лукаво погрозил мне пальцем; так, мол, я и поверил тебе, что ты станешь теперь этим заниматься.

Но я именно теперь думал, работал, бился над "Теркиным". "Теркин" почувствовал я, по-новому обратившись к этой работе, - должен сойти со столбцов "уголков юмора", "прямых наводок" и т. п., где он до сих пор выступал под этим или иным именем, и занять не какую-то малую часть моих сил, как задача узкоспециального "юмористического" толка, а всего меня без остатка. Трудно сказать, в какой день и час я пришел к решению всеми силами броситься в это дело, но летом и осенью 1940 года я уже жил этим замыслом, который отслонил все мои прежние намерения и планы. Одно ясно, что это определялось остротой впечатлений пережитой войны, после которой уже невозможно было просто вернуться к своей обычной литературной работе.

"Теркин", по тогдашнему моему замыслу, должен был совместить доступность, непритязательность формы - прямую предназначенность фельетонного "Теркина" - с серьезностью и, может быть, даже лиризмом содержания. Думая о "Теркине" как о некоем цельном произведении, поэме, я старался теперь разгадать, ухватить тот "нужный момент изложения" (как выразился в письме ко мне недавно один из читателей), без которого нельзя было сдвинуться с места.

Недостаточность "старого" "Теркина", как это я сейчас понимаю, была в том, что он вышел из традиции давних времен, когда поэтическое слово, обращенное к массам, было нарочито упрощенным применительно к иному культурному и политическому уровню читателя и когда еще это слово не было одновременно самозаветнейшим словом для его творцов, полагавших свой истинный успех, видевших свое настоящее искусство в другом, отложенном на время "настоящем" творчестве.

Теперь было другое дело. Читатель был иной - это были дети тех бойцов революции, для которых Д. Бедный и В. Маяковский когда-то писали свои песни, частушки и сатирические двустишия,- люди поголовно грамотные, политически развитые, приобщенные ко многим благам культуры, выросшие при Советской власти.

Я прежде всего занялся, так сказать, освоением материала пережитой войны, которая была для меня не только первой войной, но и первой по-настоящему близкой встречей с людьми армии. В дни боев я глубоко уяснил себе, что называется прочувствовал, что наша армия - это не есть особый, отдельный от остальных людей нашего общества мир, а просто это те же советские люди, поставленные в условия армейской и фронтовой жизни.

Я перебелил мои карандашные записи из блокнотов в чистовую тетрадь, кое-что заново записал по памяти. Мне в этом новом для меня материале было дорого все до мелочей - какая-нибудь картинка, словесный оборот, отдельное словцо, деталь фронтового быта. А главное - мне были дороги люди, с которыми я успел повстречаться, познакомиться, поговорить на Карельском перешейке. Шофер Володя Артюх, кузнец-артиллерист Григорий Пулькин, танковый командир Василий Архипов, летчик Михаил Трусов, боец береговой пехоты Александр Посконкин, военврач Марк Рабинович - все эти и многие другие люди, с которыми я подолгу беседовал, ночевал где-нибудь в блиндаже или уцелевшем во фронтовой полосе переполненном доме, не были для меня мимолетным журналистским знакомством, хотя большинство из них я видел только раз и недолго. О каждом из них я уже что-то написал - очерк, стихи, - и это само собой, в процессе той работы, заставляло меня разбираться в своих свежих впечатлениях, то есть так или иначе "усваивать" все связанное с этими людьми.

[youtube.player]

Очень, братцы, чижало,

Прямо скажем, не легко,

А между прочим, ничаво.

Вчера вечером или сегодня утром герой нашелся, и сейчас я вижу, что только он мне и нужен, именно он. Вася Теркин! Он подобен фольклорному образу. Он – дело проверенное…

А как необходимы его веселость, удачливость, энергия и неунывающая душа для преодоления сурового материала этой войны! И как много он может вобрать в себя из того, чего нужно коснуться! Это будет веселая армейская шутка, но вместе с тем в ней будет и лиризм…

К счастью, Бог дал. Сил, жизни, таланта.

С первых дней годины горькой,

В тяжкий час земли родной,

Не шутя, Василий Теркин,

Подружились мы с тобой…

От Москвы, от Сталинграда

Неизменно ты со мной —

Боль моя, моя отрада,

Отдых мой и подвиг мой.

Вторая часть писалась и публиковалась почти с колес в течение 1943 года.

Третья, самая короткая, заняла полтора последних военных года (с февраля 1944-го).

Теркин, Теркин, в самом деле,

Час настал, войне отбой.

И как будто устарели

Тотчас оба мы с тобой.

И как будто оглушенный

В наступившей тишине,

Смолкнул я, певец смущенный,

Петь привыкший на войне.

В том беды особой нету:

Песня, стало быть, допета.

Книга-процесс, сочинявшаяся в полевых условиях, кончавшаяся дважды прежде своего последнего завершения, отнявшая у автора то ли три, то ли пять с половиной лет (смотря откуда считать), – выстроилась, как объяснял потом сам Твардовский, на двух противоположных и в то же время взаимодополнительных принципах.

Вася Теркин? Кто такой?

Человек он сам собой

«Замечу, что, когда я вплотную занялся своим ныне существующим “Теркиным”, – объяснял Твардовский, – черты этого портрета резко изменились, начиная с основного штриха:

Теркин – кто же он такой?

Просто парень сам собой.

Превращая лубочный образ необыкновенного смельчака и удачника Васи в обыкновенного парня Василия, Твардовский возвращает героя в солдатский строй, а повествование – к реальности.

Теркинская фабула строится на поэтике обыкновенного, опирается на события, которые в принципе могли произойти с каждым оказавшимся на этой войне на переднем крае: привал – отступление, случайный приход в родную деревню – переправа – ранение – встреча на фронтовой дороге – бой за населенный пункт Борки – наступление – еще одно ранение – встреча с генералом – письмо из госпиталя – вторая переправа, форсирование Днепра – еще одна случайная встреча по дороге на Берлин – солдатская баня.

Способом расширения фабулы в книге про бойца становится панорамирование.

Заняла война полсвета,

Стон стоит второе лето.

Опоясал фронт страну.

Где-то Ладога… А где-то

Дон – и то же на Дону…

Где-то лошади в упряжке

В скалах зубы бьют об лед…

Где-то яблоня цветет,

И моряк в одной тельняшке

Тащит степью пулемет…

Где-то бомбы топчут город,

Тонут на море суда…

Где-то танки лезут в горы,

К Волге двинулась беда.

После эпического разворота данной через детали масштабной картины рамки повествования резко сужаются, начинается очередная теркинская история:

Где-то будто на задворке,

Будто знать про то не знал,

На своем участке Теркин

В обороне загорал.

Однако у Твардовского и на карте, и на глобусе есть белые пятна. На этой войне не матерятся и не грабят. Здесь гибнут за Родину без Сталина (имя Верховного Главнокомандующего в поэме не упоминается ни разу, с удивлением заметил один критик). Генералы тут, действительно, отцы солдатам, даже когда посылают их на смерть. Прошлое (судьба деревни, колхозы) предстает в лирической дымке, гармоничным и прекрасным миром. Даже вражеская сторона представлена наевшимся сырого мяса пришедшим в чужой дом незваным гостем, а не концлагерями, пытками, геноцидом.

И уж конечно, тут нет заградотрядов, смершевцев, власовцев, полицаев, вообще огромной машины подавления со своей стороны (тема, которую через много лет с разными знаками будут педалировать В. Богомолов и Г. Владимов).

Там, наконец, появится косвенно, метонимически названный Сталин (более точно в поэтике этот троп называется антономазия), включенный в жесткую структуру взаимосвязей, подобно другим, зависимый от войны, от Судьбы:

Но над каждым генералом,

Кто бы ни был он такой, —

Есть другой – большой над малым —

А над тем еще другой.

А над тем другой, что старше,

Есть ступень – хотя б одна.

И над самым старшим – маршал,

И над Маршалом Война.

Стихотворный эпос Твардовского был попыткой – одной из первых – склеить позвонки русской и советской эпох. Мать-Россия, родная земля, попавшая в беду, стала почвой, на которой это оказалось возможным (экзотическую мандельштамовскую флейту тут заменила простодушная гармонь).

Национальное в книге оказывается выше идеологического, чаще всего заменяет и отменяет его. Это тем более удивительно, потому что за пределами художественного целого, в прямых публицистических высказываниях Твардовский остается вполне советским поэтом и человеком, противопоставляющим светлое настоящее проклятому прошлому. «И вынашивая свой замысел “Теркина”, я продолжал думать о них, уяснять себе их сущность как людей первого послеоктябрьского поколения.

Быть может, это был последний вздох идеальной крестьянской России в слове, построенном на самом неподходящем – военном фундаменте.

Может быть, отсюда и пошла деревенская проза?

Образ автора тоже подчиняется законам поэтического обобщения и идеализации. Автор тоскует по занятым врагом родным местам, вспоминает о детстве, объясняет свое внутреннее родство с героем и структуру книги, обращается к другу-читателю. Воюющий поэт – вот главное его свойство. Более конкретные детали биографии остаются за строкой.

Смыли весны горький пепел

Очагов, что грели нас.

С кем я не был, с кем я не пил

В первый раз, в последний раз.

С кем я только не был дружен

С первой встречи близ огня.

Скольким душам был я нужен,

Без которых нет меня.

Скольких их на свете нету,

Что прочли тебя, поэт,

Словно бедной книге этой

Много, много, много лет.

В последней из цикла иллюстрации О. Верейского герой (солдат) делает широкий шаг из нарисованной раскрытой книги – и нога его повисает над бездной, над белизной реальной книжной страницы.

В провале между царем и Лениным.

Сколько его ровесников

Видят вечные сны…

Застыл в одиночестве

То ли в обороне, то ли в наступлении

Герой и автор, павшие и живые, – они навсегда остались в том мае 1945 года, в том дне, когда окончилась война, со своей горькой победой и будущим поражением.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

[youtube.player]

Читайте также:

Пожалуйста, не занимайтесь самолечением!
При симпотмах заболевания - обратитесь к врачу.