Сыпной тиф в освенциме

[Документ СССР-33]

Из заявления Пикуль Марии Иосифовны, 1918 года рождения, жительницы города Жлобина

Из протокола допроса Миранович Марии Дмитриевны, жительницы деревни Колки, Полесской области

В середине февраля 1944 года немцы эвакуировали нас к себе в тыл. Не все жители дер. Колки были эвакуированы в одно место. Лично я с четырьмя детьми от 4 до 9 лет попала в с.Хоромцы. В середине марта 1944 года я заболела тифом. В с.Хоромцы немцами был организован лазарет для гражданского населения: больных, особенно тифом, было очень много. Всех больных свозили в отдельные дома. Больные и здоровые общались между собой. При немецком лазарете имелся врач, но никакой помощи он не оказывал.

Вскоре после того, как я заболела, в с.Хоромцы прибыли автомашины, и в них стали погружать как беженцев, так и коренных жителей. Когда машина подошла к моему дому, где я находилась, меня вместе с моими детьми погрузили в автомашину. Кроме меня, тифом болели все четверо детей. В машине, в которой я ехала, было еще несколько человек тифозных больных. Всего в машине было человек 20—25, и почти все больные тифом.

Куда нас повезли, я не знаю, а также не знаю, куда привезли, так, как потеряла сознание и очнулась лишь тогда, когда в лагерь, где я находилась, пришла Красная Армия.

Из протокола допроса Акулич Ганны Моисеевны, жительницы села Ковтючи, Паричского района, Полесской области

Мне также известно, что в лагере сыпным тифом заболели мои односельчане: Запека Иван Макарович 38 лет и его четверо детей: Настя 12 лет, Николай 8 лет, Маня 5 лет и Надя 2 лет; Коршан Владимир Алексеевич 82 лет, его жена Маланья 70 лет и дочь Софья; Булава Аксинья Яковлевна 25 лет, ее дочь Валя 3 лет. Кроме того, от голода и холода умерли моя односельчанка Коршан Ганна 30 лет, ее сын Миша 2 лет, дочь Маня 3 лет и сын Володя 3 месяцев.

Тифознобольным немцы не оказывали никакой помощи, наоборот, условия лагеря являлись благоприятными для распространения тифа и вымирания советских граждан. К этому и стремились немецкие палачи.

Из протокола допроса Барабановой Юлии Петровны из города Жлобина

В лагерь у м.Озаричи немцы привозили очень много больных тифом. Подъезжали на автомашинах к проволоке и сбрасывали их на снег на территорию лагеря. Я сама видела, как немцы привезли 6 машин с сыпнотифозными, в которых было более 100 человек больных. Многие из них, находясь в бессознательном состоянии, оставались лежать на снегу, и утром следующего дня я видела, что человек 50—55 уже были мертвыми, а остальные расползлись по лагерю и умирали в последующие дни.

Многие из этих привезенных больных сыпным тифом были раздеты и разуты (женщины в платьях, старики в легких пиджаках). Особенно мне запечатлелась женщина в возрасте примерно 40 лет. На ней было лишь черное платье, ноги босые, голова не покрыта. По тому, что волосы у нее были острижены под машинку, я полагаю, что она была взята из больницы. Эта женщина двигалась, пытаясь согреться, но утром я видела ее уже мертвой.

С этими сыпнотифозными были привезены три девочки в возрасте 3—5 лет и тоже раздетыми были брошены на снег, где они часа через 4—5 умерли, вернее, замерзли. Родителей около них не было. Я пыталась с ними говорить, но они ничего не отвечали, а лишь плакали. Дети, как я определила, были здоровые, но спасти их не было возможности, так как ни одежды, ни жилья мы в лагере не имели.

Кроме этих, в лагерь привозили больных сыпным тифом и из ближайших сел Полесской области. Сыпнотифозными наводнили весь лагерь, они лежали всюду, и многие умирали.

Из протокола допроса Журавлевой Надежды Константиновны, жительницы деревни Слонище, Рогачевского района, Гомельской области

. Ввиду того, что лагерь у м.Озаричи, куда нас привезли, был полон народа, мне пришлось поместиться рядом с воротами. Прожила я в этом лагере три дня, после чего мы были освобождены Красной Армией.

Среди содержавшихся в лагере было очень много больных. Много больных привозилось, но некоторые заболевали и в лагере. Среди больных большинство были тифознобольные. С тифознобольными немцы обращались исключительно варварски. Находясь около ворот, я наблюдала, как приходили машины с тифознобольными, которых выгружали и складывали в кучу друг на друга. Всего я видела две полные автомашины и одну заполненную больными наполовину. Часть больных вышла из машины самостоятельно. Каждая машина вмещала до 40 человек, возможно, и больше. Всего тогда скинули свыше 100 больных. Их складывали прямо на большак, а нас заставляли перетаскивать их в лагерь. Женщины, увидя такую машину, сами бежали к ней и разгружали, так как из 100 человек не менее 60 человек было детей в возрасте от 1 до 5 лет. Взрослых молодых почти не было. Были старики и дети. В результате издевательского отношения из 100 человек больных, скинутых из автомашины, не менее 40 человек тут же умерли, а некоторые умерли позднее. Большинство из умерших были старики. Дети выживали. На одной из машин привезли больную девушку, на вид лет 17—18. Она была совершенно голая и очень больна, так что даже не отвечала на наши вопросы. Девушка двое суток лежала на снегу голой, если не считать жалких лохмотьев, которые ей дали женщины. Через двое суток она умерла. Смертность в лагере была большая. Я видела много трупов детей и стариков. Родные хоронили умерших здесь же, на болоте. Одна из женщин считала могилы и насчитала 61 могилу.

Из протокола допроса Русинович Христины Титовны, жительницы деревни Петровичи, Паричского района, Полесской области

В конце 1943 года, по приближении линии фронта к дер. Петровичи, немецкие власти эвакуировали жителей к себе глубже в тыл. Я со своей семьей попала в дер. Шкава, Октябрьского района, где проживала в лесу. В марте 1944 года я заболела тифом. Очнулась в лагере. Как я попала в лагерь, я не помню, и мне об этом никто не рассказывал. Я, мой племянник, Долгий Павел Дмитриевич, и две родственницы — сноха и ее дочь — все мы вчетвером болели тифом и лежали без сознания. В это время немцы подали подводу. конвойный стал кричать, чтобы мы грузились. Никто не встал. Тогда конвойный подскочил к племяннику и из винтовки выстрелом в голову убил его. Затем меня погрузили на подводу и повезли в другой лагерь. Тут я опять потеряла сознание и очнулась, когда меня везли красноармейцы в госпиталь. Больше я ничего не помню. Записано с моих слов верно.

Из протокола допроса Митрахович Прасковьи Евменовны, жительницы села Н. Белицы, Паричского района, Полесской области

С января 1944 года в нашем селе стояла какая-то немецкая воинская часть, номера я ее не знаю. Эта часть заняла почти все дома в нашей деревне. Жителей всех выселили в несколько полуразвалившихся домов на краю села. В том доме, где поселили меня, было 30 человек жителей.

В январе у нас в доме один человек заболел тифом. Постепенно стали заболевать и другие. Примерно через месяц после этого заболела и я. Таким образом, у нас в доме все жильцы лежали больные тифом. Никакой медицинской помощи нам никто не оказывал, и только соседи изредка приносили нам продукты.

12 марта 1944 г. к нашему дому подъехала автомашина. Немецкие солдаты погрузили всех нас — 28 человек больных тифом — в автомашину и, подвезя к дер. Микуль-Городок, выгрузили нас в лагерь, огороженный колючей проволокой.

В этом лагере мы пролежали на голой земле три дня. Никто нам никакой помощи не оказывал. Затем нас, больных, на подводах перевезли в другой лагерь, который жители называли Семеновским лесом. В этом лагере мы пролежали еще три дня, и нас освободили части Красной Армии.

В то время как немцы вывозили нас, больных, из нашего села, солдаты, которые грузили нас в машины, говорили, что нас якобы повезут в г.Минск, где положат в госпиталь и будут лечить. А вместо этого нас отвезли в лагерь и бросили там совершенно без присмотра.

Убивали ли в Освенциме нетрудоспособных заключенных?

Ф. Брукнер: Согласно версии официальной истории, в Освенциме производились два вида отбора: первый, как правило, по прибытии в лагерь состава с еврейскими заключенными, причем утверждается, что нетрудоспособных евреев без регистрации сразу отправляли в газовые камеры; во-вторых, регулярно производился отбор и среди зарегистрированных заключенных. Вот отрывок из обоснования приговора Франкфуртского суда по делу над персоналом Освенцима (1963–65):

Подробнейшая документация о медицинском обслуживании заключенных в Освенциме категорически опровергает эти утверждения, основанные, разумеется, только на показаниях свидетелей.

Ф. Брукнер: Она, несомненно, проводилась, но целью этого отбора была не отбраковка нетрудоспособных для отправки их в газовые камеры или их убийства с помощью уколов фенола, а принятие решения, отправить ли отобранных в лагерь, и если да, то в какую его часть. Освенцим имел более 30 лагерей-спутников, в которых заключенные использовались на разных работах, например, в лагере-спутнике Райско — на сельскохозяйственных.

Студентка: А что происходило с теми, кого не принимали в лагерь?

Ф. Брукнер: По мнению ревизионистов, их направляли в другие места, доказательства чего я приведу завтра. А сначала поговорим о медицинском обслуживании заключенных Освенцима. Я буду опираться, в первую очередь, на рукопись еще не опубликованной книги К. Маттоньо о селекции в Освенциме, в которой цитируются десятки относящихся к этому вопросу документов.

«Больница для заключенных имела в отчетном квартале следующие специальные секции: рентгеновский кабинет, химическую лабораторию, секцию отоларингологии, оптическую мастерскую, секцию светолечения, аптеку лекарственных трав, диетическую кухню, стоматологическую секцию. Умывальников, клозетов, а также ванн вполне достаточно и для большего числа больных. Заключенные моются минимум раз в неделю. Камер для дезинфекции и прачечных также достаточно. Белье можно менять раз в 14 дней (…)

Для борьбы с угрозой сыпного тифа ежедневно проводится проверка на вшивость и на лихорадочное состояние, а также дезинсекция и дезинфекция всех лагерных блоков. Дальнейшее распространение заболеваний сыпным тифом удалось таким образом предотвратить (…)

В октябре в блоке 24 устроен бордель с 19 женщинами. Эти женщины были предварительно обследованы на реакцию Вассермана (сифилис) и гонорею. Такие обследования повторяются с регулярными промежутками.

В осенние месяцы в некоторых блоках в больших количествах появились клопы. Эти блоки были обработаны газом Циклон-Б и с его помощью очищены от вредных насекомых.

Снабжение мылом, по условиям времени, по-прежнему недостаточно, равно как и средствами ухода за зубами (…) Продовольственное снабжение в целом не претерпело значительных изменений, и его можно считать достаточным. Не вполне достаточно в настоящее время снабжение картофелем. Добавочные порции хлеба и колбасы также остались прежними. Примерно дважды в месяц заключенные получают кроме того молочный суп (…)

Студентка: Все это совсем не похоже на лагерь уничтожения.

Ф. Брукнер: В самом деле, не похоже.

Студент: Может быть, медицинским обслуживанием пользовались только заключенные-неевреи?

Ф. Брукнер: С еврейскими заключенными обращались, в принципе так же, как и с другими, и с конца 1943 года также их в случае необходимости лечили в больницах вне лагеря. 9 декабря 1943 года инспектор концлагерей Рихард Глюке писал в циркуляре комендантам всех лагерей, включая Освенцим:

Пять дней спустя комендант Освенцима Рудольф Гёсс, по согласованию с Главным ведомством безопасности Рейха, сделал дополнение, согласно которому операцию мог проводить и врач-нееврей из числа заключенных, если не найдется врача-еврея [299].

Студент: У меня постепенно создается впечатление, что ортодоксальные историки Холокоста явно страдают умственным расстройством.

Студент: А историк, который не хочет лгать ради карьеры и при этом не потерять свое место и не оказаться за решеткой?

Ф. Брукнер: Пусть занимается темами, где есть свобода исследований, поскольку они не имеют значения для господствующей системы, например, византийской историей или Карлом Великим, существование которого оспаривает целая историческая школа, не рискуя иметь из-за этого неприятности с юстицией.

Студент: Именно тогда, когда якобы происходило массовое убийство венгерских евреев!

Наконец, я хотел бы указать еще на то, что число нетрудоспособных заключенных в Освенциме всегда было очень высоким. На 22 сентября 1942 года там находились 16 459 заключенных мужчин и 11 748 женщин, из них 5481, т. е. 20 %, были нетрудоспособными [302]. На 31 декабря 1943 года число заключенных составляло 85 298 человек, из них нетрудоспособными были 19 699, т. е. около 23 % [303].

Студент: Неработоспособные могли при надлежащем лечении снова стать трудоспособными, так что убивать их с экономической точки зрения было бы нецелесообразно. Возможно, убивали только инвалидов, которые и в будущем не смогли бы работать.

Ф. Брукнер: И эта гипотеза опровергается документами. Инвалиды в Освенциме относились к особой категории. 24 июня 1942 года оберштурмбаннфюрер СС Герхард Маурер, начальник ведомства Д-11, писал в циркуляре комендантам лагерей:

«Нетрудоспособные заключенные. Указывать их число в ежедневных сообщениях (…) в такой последовательности:

1) Больные а) на амбулаторном лечении б) на стационарном лечении.

Так что инвалиды регулярно указывались как особая группа в сообщениях о численности заключенных.

Студент: Значит, Вы считаете все утверждения об убийстве нетрудоспособных заключенных в Освенциме ложью и фальсификацией?

Ф. Брукнер: И это утверждение официальных историков опровергается документами. Если бы оно было верным, то не было бы никаких свидетельств о смерти таких людей, потому что их вообще не регистрировали бы в лагере. Но в действительности все выглядело иначе.

В 1991 году немецкий журналист Вольфганг Кемпекнс изготовил копии 800 свидетельств о смерти. Опираясь на эти документы, один американский ревизионистский журнал опубликовал статью на эту тему с копиями 30 свидетельств о смерти стариков [305].

Студент: Разве это не позор, что стариков отправляли в лагерь?

Если бы версия официальной истории была бы верной, не было бы ни одного такого свидетельства о смерти, так как всех этих людей сразу же по прибытии в лагерь без регистрации отправили бы в газовые камеры.

После освобождения Освенцима четверо еврейских врачей, бывшие заключенные этого лагеря: Лебовиц, Рейх, Вейль и Блох — составили по заданию советских властей список имен более тысячи заключенных, почти сплошь евреев, которые на 27 января 1945 года находились в лагерной больнице. Среди них было 97 мальчиков и 83 девочки в возрасте от нескольких месяцев до пятнадцати лет [308].

Студент: Как же объясняют все эти факты ортодоксальные историки?

Ф. Брукнер: Вообще никак! Они замалчивают то, что невозможно опровергнуть. Понимаете теперь, почему эти господа никогда не вступают в дискуссию с более компетентными ревизионистами?

Студентка: С учетом всего сказанного мы можем считать тему Освенцима закрытой и уйти домой раньше, чем планировалось.

Ф. Брукнер: В принципе, да. Но, учитывая огромное значение проблемы Освенцима, мы не можем не рассмотреть этот вопрос с судебной точки зрения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Феномен близнецов давно рассматривается как имеющий жизненно важное значение для изучения генетики и поведения, а также широкого спектра в других областях, таких как наследственные заболевания, генетика ожирения, генетическая основа распространенных заболеваний и многих других.

Но на фоне всех самых обычных современных исследований близнецов всегда будет стоять тень жестокого нацистского врача Йозефа Менгеле, проводившего на близнецах самые извращенные и изуверские эксперименты во славу науки Третьего рейха.

Менгеле работал в польском концлагере Освенцим (Аушвиц), построенном в 1940 году и в котором также проводились эксперименты над гомосексуалистами, инвалидами, умственно неполноценными людьми, цыганами и военнопленными.

За время своей работы в Освенциме Менгеле произвел эксперименты над более чем 1500 парами близнецов, из которых только около 300 остались живы.

Менгеле был одержим близнецами, он считал их ключом к спасению арийской расы и мечтал о том, чтобы голубоглазые женщины-блондинки рожали за раз по несколько таких же голубоглазых и светловолосых младенцев.

Каждый раз, когда в концлагерь поступала новая партия заключенных, Менгеле с горящими глазами тщательно выискивал среди них близнецов и находя их, отправлял в особый барак, где близнецов классифицировали по их возрасту и полу.

Многим из этих близнецов, прошедших в этом бараке все круги ада, было не более 5-6 лет. Поначалу казалось, что тут для них может быть спасение, так как тут неплохо кормили, по сравнению с другими бараками, и не убивали (сразу).

Кроме того Менгеле нередко появлялся тут чтобы осмотреть тех или иных близнецов и с собой приносил конфетки, которыми угощал детей. Для измученных дорогой, голодом и лишениями детей он казался добрым и заботливыми дядей, который шутил с ними и даже играл.

Пара девочек- близнецов из Освенцима

Детям-близнецам также не брили головы и часто позволяли оставить у себя свою собственную одежду. Их также не отправляли на принудительные работы, не били и даже разрешали выходить на улицу чтобы погулять. Поначалу их также не особо мучили, в основном ограничиваясь анализами крови.

Однако, все это был лишь фасад, чтобы до поры держать детей в спокойном и максимально естественном состоянии ради чистоты экспериментов. В будущем детей ждали настоящие ужасы.

Эксперименты включали в себя инъекции различных химических препаратов в глаза близнецов, чтобы проверить, возможно ли изменить цвет глаз. Эти эксперименты часто заканчивались сильной болью, заражением глаз и временной или постоянной слепотой.

Также проводились попытки "сшить" близнецов, чтобы искусственно создать сиамских близнецов.

Менгеле также использовал метод заражения инфекциями одного из близнецов с последующим вскрытием обоих подопытных, с целью исследования и сравнения пораженных органов.

Есть факты того, что Менгеле вводил детям некоторые вещества, природу которых так и не определили, у которых было множество побочных эффектов, от потери сознания до сильной боли или мгновенной смерти. Эти вещества получал лишь один из близнецов.

Иногда близнецов держали отдельно друг от друга и одного из них подвергали физическим или умственным пыткам, а за состоянием второго близнеца в эти моменты тщательно наблюдали и записывали малейшие проявления тревоги. Делалось это для исследования загадочной психической связи между близнецами, про которую всегда было много баек.

Близнецам делали полное переливание крови от одного к другому, проводили хирургические операции без анестезии по кастрации или стерилизации (оперировали одного близнеца, а второго оставляли как контрольный образец).

Если при фатальных экспериментах на двух близнецах, один каким-то образом выживал, его все равно убивали, так как он больше не представлял ценности живым.

Очень много информации о жестоких экспериментах Менгеле известно лишь от тех около 300 выживших близнецов. Например в интервью журналистам Вера Кригель, которая содержалась в бараке со своей сестрой-близнецом, рассказывала, что однажды ее привели в кабинет, на котором во всю стену стояли банки с изъятыми глазами детей.

"Я смотрела на эту стену из человеческих глаз. Они были разного цвета - голубые, зеленые, карие. Эти глаза смотрели на меня, как коллекция бабочек, и я упала на пол от шока".

Кригель и ее сестру подвергали следующим экспериментам - сестер держали в двух деревянных ящиках и делали им болезненные инъекции в глаза, чтобы изменить их цвет. Кригель также рассказывала, что параллельно с ними делался эксперимент на другой паре близнецов и их заразили ужасной болезнью Нома (водяной рак), от которой у них лицо и половые органы покрылись болезненными нарывами.

Другая выжившая девочка Ева Мозес Кор содержалась в Освенциме со своей сестрой-близняшкой Мириам с 10-летнего возраста с 1944 по 1945 год, пока их не освободили советские солдаты. Всех родных девочек (родителей, теть, дядь, двоюродных братьев и сестер) убили сразу же, когда их привезли в концлагерь, а девочек отделили от них.

"Когда двери нашего вагона для коров открылась, я услышала крики солдат СС "Schnell! Schnell!" и нас начали выкидывать наружу. Моя мама схватила Мириам и меня за руку, она всегда пыталась защитить нас, потому что мы были самым маленькими в семье. Люди выходили очень быстро и вот я заметила, что мой отец и две мои старшие сестры пропали.

Потом была наша очередь и солдат заорал "Близнецы! Близнецы!". Он остановился, чтобы посмотреть на нас. Мириам и я были очень похожи друг на друга, это было сразу заметно. "Они близнецы?", - спросил солдат мою маму. "А это хорошо"?, - спросила мама. Солдат утвердительно кивнул головой. "Они близнецы",- сказала тогда мама.

После этого охранник СС забрал меня и Мириам от нашей матери без какого-либо предупреждения или объяснения. Мы очень громко кричали, когда нас уносили. Я помню, что оглядывалась назад и видела руки мамы, вытянутые в нашу сторону в отчаянии".

Ева Мозес Кор поведала много об экспериментах в бараке. Она рассказывала про цыганских близнецов, которые были сшиты вместе спина к спине и их органы и кровеносные сосуды были соединены с друг другом. После чего они кричали в мучениях без остановок, пока их крики не замолкли из-за гангрены и смерти через три дня.

Кор также вспоминает странный эксперимент, который длился 6 дней и во время которого сестрам нужно было просто сидеть без одежды по 8 часов. После чего их осматривали и что-то записывали. Но им пришлось пройти и через эксперименты пострашнее, во время которым им делали непонятные болезненные инъекции. При этом отчаяние и страх девочек казалось вызывали большое удовольствие у Менгеле.

"Однажды нас привели в лабораторию, которую я называю лабораторией крови. Там забрали много крови из левой руки и дали мне несколько инъекций в правую руку. Некоторые из них были очень опасными, хотя мы не знали всех названий и не знаем и сегодня.

После одной из этих инъекций мне было очень плохо и сильно повысилась температура. Мои руки и ноги сильно опухли, а по всему телу пошли красные пятна. Может быть это был сыпной тиф, я не знаю. Никто никогда не говорил нам, что с нами делают.

Всего я тогда получила пять инъекций. Из-за высокой температуры я сильно дрожала. На утро пришел Менгеле и доктор Кониг и еще три врача. Они посмотрели на мою лихорадку и Менгеле сказал, посмеиваясь "Жаль, что она так молода. У нее осталось всего две недели жизни". "

Невероятным образом Еве и Мириам удалось дожить до того дня, когда Советская Армия освободила узников Освенцима. Koр говорит, что в то время она была еще слишком молода, чтобы в полной мере понимать, что с ними делали. Но годами позже Кор основала программу CANDLES (Children of Auschwitz Nazi Deadly Lab Experiments Survivors) и с ее помощью начала искать других выживших близнецов из барака Освенцима.

Еве Морзес Кор удалось обнаружить 122 пары, которые жили в десяти странах и на четырех континентах, а потом с помощью множества переговоров и больших усилий всем этим выжившим близнецам удалось встретиться в Иерусалиме в феврале 1985 года.

"Мы говорили со многими из них и я узнала, что там было много других экспериментов. Например, близнецов, которым было более 16 лет использовали в кросс-гендерном переливании крови. Это когда кровь мужчины переливают женщине и наоборот. При этом они не проверяли, конечно, была ли эта кровь совместима и большинство из этих близнецов умерли.

Есть близнецы с таким же опытом в Австралии Стефани и Аннет Хеллер и есть Джудит Малик из Израиля, у которой был брат Салливан. Джудит рассказала, что она была использована в данном эксперименте со своим братом. Она помнила, что лежала на столе во время эксперимента, а рядом лежал ее брат и его тело быстро остывало. Он умер. Она выжила, но потом у нее было много проблем со здоровьем".

Ева Мозес Кор и Мириам Мозес

Из-за экспериментов в бараке Менгеле у сестры Евы Мозес Кор Мириам на всю жизнь остались проблемы с почками. Менгеле проводил эксперименты на почках с близнецами в том числе из-за того, что сам страдал от почечных проблем с 16 лет. Он был глубоко заинтересован в том, чтобы понять как работают почки и как лечить почечные проблемы.

У Мириам были проблемы с ростом почек, а после рождения детей проблема почек у нее еще более осложнилась и никакие из антибиотиков ей не помогали. Ева в конце концов пожертвовала одну из собственных почек, чтобы спасти свою сестру в 1987 году, но Мириам умерла от осложнений с почками в 1993 году, и врачи до сих пор не уверены, какие именно вещества были введены в нее, чтобы вызвать все эти осложнения.

До сих пор остается загадкой и то какие именно результаты хотел достичь Менгеле с близнецами и удалось ли ему хоть что-то из задуманного. Большинство из лекарств и веществ, введенных им близнецам, так и остались неизвестными.

Когда советские солдаты освободили лагерь смерти, Менгеле удалось сбежать и укрыться, но вскоре он был взят в плен американскими солдатами. К сожалению, там его не опознали как нациста и ему удалось сбежать снова.

Он покинул Европу и спрятался в Аргентине в 1949 году, где он приложил множество усилий на то, чтобы его никто не нашел в течение многих десятилетий, прежде чем, наконец, утонул на курорте в Бразилии в 1979 г. Очень мало известно о том, чем именно Менгеле занимался во время этих десятилетий в изгнании и из-за этого существует множество спекуляций и слухов разной степени правдивости.

Менгеле (третий справа) в 1970-е годы где-то в Южной Америке

Одна из теорий заговора гласит, что Менгеле так и не перестал быть одержимым близнецами даже после бегства в Южную Америку. Об этом в своей книге "Менгеле: Ангел Смерти в Южной Америке" писал аргентинский историк Хорхе Камараса.

Проведя годы на исследовании деятельности Менгеле в этом регионе, историк обнаружил, что жители города Кандиду-Годой (Бразилия) заявляли, что Менгеле неоднократно посещал их город в течение 1960-х годов как ветеринарный врача, а затем предлагал различные медицинские услуги местным женщинам.

Вскоре после этих визитов в городе начался настоящий всплеск рождения близнецов и многие из них были со светлыми волосами и голубыми глазами. Вероятно, что в этом городе, ставшим новой лабораторией Менгеле, ему наконец удалось выполнить свои мечты о массовом рождении голубоглазых арийских близнецов.

Спрашиваю, каким же способом бороться партизанам с врагом, оккупировавшим их страну? Но она остается при своем мнении. Затем говорит: не верю, что вермахт зверски расправляется с советскими военнопленными, уничтожает и отравляет их в газовых камерах.

Вот как. Если среди узников нацистского режима находятся такие, кто, подобно этой женщине, не верит действительности, значит, нацизм за немногие годы смог в чудовищной степени отравить сознание людей.

Что касается пленных югославских партизанок, то они знали, что их ожидает смерть. Но ничто не могло их сломить, заставить покориться врагу.

Защищаясь, они отвечали ударом на удар и — погибли.

Сигнал тревоги: Майданек!

В лагерь прибыла новая надзирательница. Тучная, рукава рубашки засучены. Построив команду, она заявила, что приехала к нам из концлагеря [68] Майданек, где никого из заключенных не осталось, так как всех уничтожили. Теперь примутся за Биркенау, она и здесь хорошо поработает.

Однажды на одном из построений я стояла недалеко от чешки лет тридцати. Как-то раньше мне удалось перекинуться с ней несколькими словами, она неплохо выглядела и казалась физически крепкой.

Надсмотрщица велела чешке немедленно идти в санчасть. Я посоветовала ей то же самое, но сказала, что лучше обратиться к знакомому врачу и рассчитывать на солидарность своих чешских друзей. Однако заключенная отказалась, спокойно заявив, что в ее организме нет [69] защитных средств и от укуса собаки ей не излечиться. Мои дальнейшие уговоры успеха не имели.

Однажды на марше я увидела во главе нашей колонны ту же надсмотрщицу. Ее сопровождал человек в штатском. Их разговор меня насторожил.

Я поняла тогда, что нацисты смогли в своих преступных целях использовать большое количество врачей.

Из этой истории я сделала еще один вывод. Там, снаружи, и не только в среде СС, было широко известно о наличии лагерей уничтожения, оно отнюдь не было тайной, как пытались потом это представить.

И мне повезло. Я наконец попала к ним — они копали землю и кололи дрова. Сухая, неглинистая земля, и работалось порой почти как в нормальных условиях. Чтобы попасть в эту команду, заключенные при построении устраивали настоящую потасовку. Тогда вмешивались надсмотрщицы, жестоко избивавшие всех подряд. Я заметила, что легче переносишь побои, когда они обрушиваются на всех сразу. И не переставала удивляться, откуда у бестий-надсмотрщиц такая физическая сила, а потом поняла: они ведь не голодают, не умирают от жажды, не страдают от холода и не живут под постоянным страхом. [72]

Беда моя была совсем близко. Одна из надсмотрщиц заметила что-то неладное и подбежала ко мне. Но я вовремя успела вскочить и постаралась выглядеть как вполне нормально работающий человек. Она спросила, не упала ли здесь заключенная и не я ли это. Удивившись, я сделала вид, что не понимаю ее вопроса. В тот момент в силу острых драматических обстоятельств необходимо было не дать этой бестии что-либо заподозрить, слишком сильным был страх выдать себя и тем обречь на смерть. Ибо если ты еврей, то, естественно, — почему, собственно, естественно? — ты подлежишь отбору, отправке в газовую камеру, сожжению заживо. Конечно, в Освенциме помимо евреев в газовых камерах умерщвляли и цыган, и поляков, и советских военнопленных.

Как-то раз, копая землю, мы заметили, что рядом прохаживается врач-эсэсовец и внимательно нас разглядывает. Явление необычное. [73]

Я оцепенела, были озадачены и другие заключенные, которые это слышали. Либо речь шла об испытании какого-то препарата, либо он рассмотрел у меня болезнь кожи.

Чувство тревоги во мне нарастало. Завтра же надо скрыться в другой команде, но в какой? Хорошо, что свидетелем этого разговора не стала эсэсовка и что врач не записал мой лагерный номер. Хоть бы он не появился завтра и не обнаружил меня.

В последующие дни мною владело какое-то странное чувство, но каждый день я отправлялась на работу со своей командой. Мне необходимо было двигаться и ни в коем случае не торчать в концлагере. За его пределами, когда перед глазами нет колючей проволоки под током высокого напряжения и сторожевых вышек, чувствуешь себя как-то спокойнее.

Копать мне все тяжелее. Но земля, окрестности были моим утешением, только бы не видеть дыма лагерных крематориев. Заметно, что заключенные физически слабеют — лица их угасшие, отрешенные, выражающие полную безысходность.

Но я копаю и все глубже. Земля рыхлая и рассыпается на мелкие комочки. На ней хорошо сидеть, еще лучше лежать. Не то что на полу под нарами. Как приятно смотреть на землю, это не дым и не огонь. Здесь нестрашно упасть и удариться. Но там быть брошенной в камеру или быть задушенной, пылать в огне. Рассказывают, что, когда заключенных сразу с железнодорожной платформы отправляли в газовые [74] камеры, они пытались защищаться. Могли, должны были защищаться, это их право, без этого остается лишь рабство и смерть.

В бараке девушка поднимает халат и говорит печально: вот он, сыпной тиф. Весь живот усыпан ядовитыми клещами, глубоко впившимися в кожу. Осенью 1943 г. эпидемия тифа свирепствовала вовсю.

Они тащат меня и говорят. о моей одежде. Очень понравились мои шерстяные чулки — подарок Штеффки из Югославии, чтобы я не слишком мерзла зимой. Одна из бестий пытается стащить их с меня на ходу, но я яростно сопротивляюсь, хотя почти без памяти и не помню, что говорю. В общем, меня оставили в покое.

И опять с любопытством все рассматривают мою одежду: одной понравилась юбка на мне, другой, видите ли, впору моя обувь! Все эти вещи я носила не более двух-трех недель. Красивый шерстяной платок с длинной бахромой приглянулся обеим. От возмущения и бессилия я теряю дар речи.

. То был знаменательный день и поистине прекрасное утро, когда Штеффка вручила мне ботинки на шнуровке и кое-что из теплой одежды. Радость моя была велика еще и потому, [76] что каждый предмет был красив, и, в общем, я надеялась, что теперь мне легче будет пережить предстоящую зиму. Не думала, что так быстро всего этого лишусь.

Я хотела еще раз сказать, что не больна, не чувствую признаков болезни. Но врач молча посмотрела на меня и продолжала работать — она была очень занята, и я не смела ее задерживать. Не в силах также помешать ее помощницам делить между собой мои вещи.

У наших ног укладывают третью больную. У меня жар, в бреду разговариваю с югославскими подружками. Как радужны наши планы на послевоенное время! Потом больные рассказывали, что я стонала и много говорила, но понять они не все могли. Больные сыпным тифом часто фантазируют. У некоторых это состояние продолжается длительное время и после болезни.

Медикаментов нет, силы восстановить невозможно, последствия болезни ускоряют гибельный процесс. Стоны умирающих бесконечно раздражают. Но, вероятно, в том изможденном состоянии, в каком я тогда находилась, они помогали сохранять сознание.

Я в лихорадочном возбуждении ищу друзей, и, конечно, нахожу их. Наконец разрешена переписка, и Красный Крест — мое воображение разыгралось — уже передает письма и посылки, Хотя я оставлена на съедение вшам и в полубессознательном состоянии иногда отдаю себе отчет в том, что я развалина, у меня чесотка и вообще, я погибаю, моя больная фантазия неустанно работает: отправляю и получаю корреспонденцию, [78] сообщаю, что необходимо срочно выслать противочесоточяую мазь, и отовсюду друзья сообщают, что эту мазь немедленно высылают. Фантазия совершенно дикая, ведь опасаясь поставить под удар товарищей и друзей, мы после ареста никому не писали. А тут заключенная концлагеря Освенцим-Биркенау фантазирует о чем-то подобном! Вот уж поистине бред.

Как часто я ждала появления Красного Креста и не могла понять, и многих расспрашивала, чем объяснить его отсутствие. Порой утверждали, что начальство лагеря не допускает его представителей к заключенным. В другой раз я засомневалась, не предаюсь ли пустым мечтам. Но в конце концов сама настолько оказалась во власти своей фантазии, что сочинила план нашего общего спасения.

На нарах под нами темно и мрачно, но туда больным легче вползать и выбираться оттуда. Меня мучают вши, я расчесалась до крови. Часто впадаю в забытье и думаю: все, мне не встать. Вши огромные, я их просто сбрасываю с тела, на большее не хватает сил. [80]

В ушах звенит, я почти ослепла. Итак, только до четверга, и больше не чесаться. И все же я хочу — а на ногах не держусь — сбежать из санчасти, этого сущего ада. Не знаю, как получилось, но вдруг замечаю, что тифозная больная с соседней койки стоит у меня за спиной, потом куда-то потащила. Она объясняет, что я пожаловалась на жажду и хотела налить себе бокал вина. Она пошла за мной, а я устремилась к месту, где находятся средства для уборки и чистки помещений, и схватила бутылку с лизолом, не зная, что это яд. Несчастье успели предотвратить.

Меня действительно мучила жажда, а фантазия подсказала, что мне прислали апельсины. Будто бы Красный Крест в свою очередь обрадовал нас бутербродами, и мы смогли насладиться ими и апельсиновым соком.

. Как мертвец лежу я на узких, тесных нарах. Даже когда вспыхивают проблески сознания, оно все равно остается сумеречным, и я чувствую себя потерянной. Состояние близкое к прекращению существования вообще.

Здесь я никого не знаю, и никто не знает меня. Когда температура несколько спадает и фантастические видения на какое-то время исчезают, [81] я ощупываю свое лицо и нахожу на нем болевую точку, слева внизу под челюстью, вот она, маленькая опухоль, возможно фурункул. И тогда убеждаюсь: это действительно я. В последнее время сознание мне изменяло, и благодаря этой маленькой чувствительной точке я снова начинаю ощущать себя — своего рода опознавательная боль. Жизнь содержит поразительные примеры упрощенного подхода к действительности: через посредство болевой точки можно убедиться, что ты жив. И тогда вновь спрашиваю себя, где я нахожусь, ибо все окружающее доходит до меня в сильно затуманенном виде.

Но однажды произошло событие, приведшее меня в состояние шока. Было четыре или пять часов утра. Я увидела входящего человека в военной форме, и меня охватил ужас. Когда пришла в себя, то поняла, где нахожусь. Вопрос, как я могла убаюкивать себя всякого рода безумными [82] фантазиями, застучал в моей голове. Именно сейчас я должна испытать себя и установить, на что могу рассчитывать.

Что может случай: произойди все днем позже, было бы слишком поздно.

Итак, никаких надсмотрщиц, никаких телеграмм, черной мази — все это лишь угасшая лихорадочная фантазия и ощущение полной беспомощности. В голове несколько прояснилось, но еще недостаточно. Как я попала в санчасть? Спрашиваю об этом соседку по нижней койке.

«По профессии я медицинская сестра, сама смертельно больна и думала, тебе легче умереть, не приходя в сознание. Ты ничего не ешь, превратилась в скелет, это плохо кончится. [83]

Для меня это тревожный сигнал, он отрезвляет. Предчувствую, что больные из санчасти, тифозные из барака будут очень скоро отправлены туда.

Хочу сойти вниз, но ноги не держат, не слушаются ни руки, ни ноги. Готова ползти на четвереньках. От меня остались кожа да кости, но ощущение такое, что в коже мне чересчур тесно.

Как же выбраться из санчасти? Мысль о предстоящем отборе приводит в содрогание. Спрашиваю медсестру, почему она не пытается отсюда выбраться, но та отмалчивается. Потом догадываюсь: она работала здесь и надеется, что ей помогут спрятаться и в последний момент спастись.

Я попыталась это сделать. Многие имена за эти годы я забыла, но ее фамилию хорошо помню: Пфефферова.

Итак, мне предстояло убедить полумертвую женщину выразить желание вместе со мной перейти на сельскохозяйственные работы. Подходит ли для этого время года, я не задумывалась. Я шептала ей, что это наш единственный шанс, что мы должны выбраться из барака, что ничего хорошего здесь ее не ожидает, никто не придет на помощь. Не можешь стоять? Но лежать здесь хуже, не хватает воздуха, а когда встанешь и пойдешь, то быстрее придешь в себя.

Господи, откуда я возьму ей апельсин? Видел хоть кто-нибудь здесь нечто подобное?

— Мне необходим апельсин, от всего остального меня тошнит.

— Никто тебе его не даст, не жди, забудь о нем или представь, что сегодня ты один уже съела, пойдем.

— Но сейчас я не могу работать, — слова она не произносит, а выдыхает.

— Тебе больше поможет работа, чем воздух здесь. Все это продлится уже недолго, война скоро закончится.

Но она меня уже не слушает. Хочу поговорить с ее соседкой, до та бормочет что-то нечленораздельное. Вокруг слышны стоны, а мои торопливые слова кажутся непонятными, помехой, вызывающей лишь тревогу и ощущение еще [85] большей беспомощности. В подобных ситуациях верующие разных религий находят выход — молятся и верят в прекрасный потусторонний мир. Как я могла отказать смертельно больной женщине в мечте об апельсине? Будь у меня один-единственный апельсин, он помог бы ей встать на ноги и выйти на работу. И я вдруг поняла, какую помощь в трудную минуту может оказать всего лишь мечта о том, что ты вдыхаешь аромат апельсина и пьешь его сок.

До сих пор все мои просьбы к кому-либо из служащих в этом бараке оставались напрасными. Никто из них и слышать не хотел о том, чтобы отпустить меня на работу. Я просила их передать весточку обо мне моим друзьям из Югославии — к моим словам относились, как к фантазиям. Я хотела дать знать Штеффке, что еще жива, но никто не передавал обо мне ни слова. Выйти из санчасти имели право только работающие в ней, поэтому навестить моих югославских друзей я не могла. К тому же мне нечем было прикрыть свою наготу, а уже стояла зима. Я не знала, сколько времени находилась в санчасти, найду ли вообще знакомых югославок, может быть, их уже перевели в другой лагерь. [86]

И вот толчок к действиям. В барак вошел врач-эсэсовец в сопровождении целой свиты. Не Менгеле ли это? Он спрашивает, нет ли среди больных людей, готовых приступить к работе. Медлительные брезгливые движения этого высокопоставленного зверя не скрывают внимательности, с какой он подходит к отбору человеческого материала.

Тут же даю о себе знать — я готова работать. Но мой вид. Разве можно принимать мои слова всерьез, нет, они просто смешат его, я ему докучаю. Однако я настаиваю и кричу, загораживая путь другим: нечего так на меня смотреть, это ваша работа, такой сделали меня вы и не удивляйтесь, что я так выгляжу, это ваша, ваша работа.

Зверь и его свита покинули барак.

Возвращаться на нары было свыше моих сил.

И тогда пришла наконец врач Манци, о которой говорила мне медсестра. Я знала о ней так же мало, как и о других, но рассказала ей, почему и как долго нахожусь в заключении. И она мне не отказала. Мы подошли к столу, она взяла лист бумаги, где был проставлен длинный ряд номеров. В самом низу, туда, где, помню, оставалась узенькая полоска, она вписала мой лагерный номер. Если не ошибаюсь, список был составлен на сорок заключенных, сорок первой стала я. [88]

На следующее утро среди других вызвали и меня, и я покинула барак, в котором размещалась санчасть. Перед выходом дали кое-какую одежду.

Я увидела снег. Я была счастлива. Счастлива еще и потому, что он показался мне необыкновенно прекрасным, что вообще шел снег, такой же, как в прошлом году и, наверное, как и в будущем. Радовалась, что стою, хожу, что выжила, что вырвалась из санчасти. Лагерные бараки показались мне совсем маленькими, какими-то перевернутыми, все мне казалось отстоящим от меня на большом расстоянии. В ушах шумело. В непомерно больших деревянных башмаках я спотыкалась и много раз падала, дорога, по которой я шла, казалась мне обманчиво ровной, а все находящееся рядом — очень от меня удаленным.

Я думала, что теперь спасена. Ведь я хотела выстоять и выстояла, несмотря на подстерегающие газ и смерть, голод, плети и чесотку. В конце концов это безмерное горе будет устранено, и мне хотелось дожить, увидеть победу над врагом человечества — фашизмом.

Каким после победы будет новый мир? Все это я хотела увидеть и пережить!