The village о чуме

Поделиться сообщением в

Внешние ссылки откроются в отдельном окне

Внешние ссылки откроются в отдельном окне

В наши дни жизнь в британской деревушке Иэм течет неторопливо, и по ее улочкам бродят редкие туристы. А 350 лет назад, во время чумы, ее жители принесли себя в жертву, чтобы остановить распространение эпидемии, рассказывает корреспондент BBC Travel.

В августе 1667 года Элизабет Хэнкок за восемь дней потеряла своих шестерых детей и мужа.

Завязав лицо платком, чтобы защититься от запаха разложения, она оттащила их тела на ближайшее поле и похоронила.

Семья Хэнкок пала жертвой чумы, эпидемии которой опустошали Европу в XIII-XVII столетиях. В результате этих эпидемий, по современным оценкам, умерло примерно 150 миллионов человек.

Особенно печальную славу обрела эпидемия 1664-1666 годов, последняя из серьезных в Англии.

В одном лишь Лондоне болезнь выкосила 100 тысяч человек - около четверти населения британской столицы.

И вот в разгар этого мора жители тихой деревни Иэм в английском районе Пик-Дистрикт (где жили и Хэнкоки) решились на самоотверженный поступок, равных которому в британской истории найдется немного - и их действия помогли остановить шествие по стране смертельной болезни.

Сейчас в Иэме, что в 50 километрах к юго-востоку от Манчестера, тишь да гладь. На окраинах дети собирают по изгородям крупную черную ежевику, вниз по крутым улицам проносятся велосипедисты, скользя колесами по палой листве.

В деревне, где сейчас живут 900 человек (большинство ежедневно ездит на работу в другие города), присутствуют все необходимые английские атрибуты: пабы, уютные кафе и идиллическая церковь.

Но 350 лет назад в этой деревне царила Черная смерть. Улицы были пусты, на дверях - белые кресты, из домов доносились стоны и крики умирающих.

Чума докатилась до Иэма летом 1665 года, когда торговец из Лондона прислал местному портному Александру Хэдфилду ткань с чумными блохами. Уже через неделю подмастерье Хэдфилда Джордж Викерс скончался в тяжких мучениях. Вскоре слегли и умерли все члены этого семейства.

До тех пор чума распространялась в основном по югу Англии. Опасаясь, что эпидемия может пойти дальше на север страны, опустошая города и деревни, сельчане поняли, что вариант для них остается только один: ввести карантин.

Под руководством приходского священника Уильяма Момпессона они самоизолировались и обозначили границы деревни камнями, за которые решили ни при каких обстоятельствах не выходить - даже не имея видимых симптомов заболевания.

"По сути это означало, что все они никак не могли избежать контактов с уже зараженными людьми", - объясняет Кэтрин Роусон, секретарь Иэмского музея, хранящего историю борьбы с чумой.

Жители разработали целый план: они не могли покидать деревню, но и посторонние не должны были попадать на ее территорию. При этом нужно было организовать доставку продовольствия и других припасов.

В межевых камнях, установленных вокруг деревни, были выдолблены углубления, в которых жители оставляли смоченные в уксусе монеты (они считали, что уксус обладает дезинфицирующими свойствами). Торговцы из соседних деревень забирали монеты и оставляли мясо и зерно.

Межевые камни сохранились и по сей день. Они расположены на расстоянии чуть меньше километра от деревенских окраин.

Эти плоские, грубо отесанные глыбы сейчас служат туристической достопримечательностью, а края углублений для монет отшлифованы многими поколениями детей, засовывавших туда любознательные пальцы.

На дне некоторых поблескивают монеты, оставленные туристами в память жертв чумы.

Камни стоят на одном из прогулочных маршрутов, опоясывающих деревню. Еще одна живописная тропа идет к югу среди сосен и дубов, достигая через полтора километра Колодца Момпессона, где торговцы тоже оставляли припасы для жителей деревни.

Достаточно ли спокойно восприняли в Иэме новости о карантине - доподлинно неизвестно.

Некоторые из жителей попытались уехать, но похоже, что большинство стоически приняло такой поворот судьбы и поклялось перед Богом оставаться дома.

Уехавших сельчан не ждали в других местах с распростертыми объятиями.

Одна женщина отправилась из Иэма на рынок в деревню Тайдсуэлл в восьми километрах к западу. Когда там узнали, откуда она приехала, ее забросали объедками и грязью, выкрикивая: "Чума! Чума!".

По мере того, как умирали жители, деревня постепенно приходила в упадок. Дороги разрушались, бесхозные сады зарастали и дичали.

В полях пропадал несобранный урожай, и оставалось надеяться лишь на поставки продовольствия из соседних поселений.

За каждым углом в самом прямом смысле слова таилась смерть: никто не мог знать, кто умрет следующим от страшной и непонятной болезни.

Чума в 1665 году, наверное, напоминала лихорадку Эбола в 2015-м - но вакцин тогда не было, а багаж медицинских знаний был куда более скудным.

В Иэме предпринимали свои импровизированные меры в попытке остановить чуму. Тем не менее в первой половине 1666 года умерло 200 человек.

После того, как скончался каменотес, сельчанам пришлось самим гравировать свои имена на могильных плитах.

Многие, как Элизабет Хэнкок, сами хоронили близких - чтобы избежать контакта с заразой, тела тащили по улицам за веревки, привязанные к ногам.

Церковные службы проводились на открытом воздухе, чтобы снизить риск распространения инфекции, но к августу 1666 года чума разгулялась всерьез: из 344 жителей умерли 267.

Считалось, что те, кто не заразился, обладали некими особыми качествами (современная наука считает, что дело было в хромосомах), уберегавшими их от болезни.

Более суеверные люди полагали, что от чумы могут спасти ритуалы - к примеру, курение табака и истовые молитвы.

Дженни Олдридж, сотрудница британской некоммерческой организации по охране памятников National Trust, работающая в поместье Иэм-холл, рассказывает, что жертвы чумы понимали, что заразились, когда начинали чувствовать сладковатый запах.

Жена Уильяма Момпессона Кэтрин за день до того, как слечь, заметила, что воздух пахнет сладко - так Момпессон узнал, что она обречена.

Обоняние жертв таким образом реагировало на начинавшийся распад и гниение собственных внутренних органов.

"Вдобавок считалось, что зараза передается по воздуху через миазмы, поэтому жители деревни носили набитые ароматическими травами маски, - говорит Олдридж. - Некоторые даже скрывались в выгребных ямах, считая, что сильная вонь отпугнет чуму".

Через 14 месяцев чума ушла столь же быстро, как и наступила. Жизнь постепенно вернулась в нормальное русло, довольно быстро возобновилась и торговля: добыча свинца, основной промысел Иэма, была слишком выгодной, чтобы ее забросить.

Сейчас в Иэме живут в основном люди, работающие в соседних Шеффилде и Манчестере, но в округе по-прежнему хватает ферм, мало изменившихся за прошедшие столетия.

На поляне в центре деревни до сих пор сохранились старые кандалы, к которым приковывали провинившихся, а неподалеку гордо возвышается Иэм-холл, большой особняк XVII века.

Но сразу бросаются в глаза и зеленые таблички со списками умерших на тех домах, по которым прошлась чума.

Эти таблички служат постоянным напоминанием о том, что многие обитатели английского севера обязаны своей жизнью самоотверженным сельчанам старого Иэма.

Черная смерть не распространилась дальше маленького английского поселения, жители которого пожертвовали собой, дабы остановить заразу.

Великая чума

Европа неоднократно страдала от яростных вспышек чумных заболеваний, и каждый раз зараза распространялась стремительно на обширных территориях и уносила тысячи жизней. Очередная эпидемия бубонной чумы разгорелась в Англии в 1665 году и свирепствовала почти 2 года. Все началось с Лондона, где болезнь подкосила значительный процент населения (там от нее погибал практически каждый четвертый), а затем она пошла гулять по стране. По приблизительным подсчетам, чума 1665−1666-х убила около 100 тыс. человек только в столице. В числе прочих населенных пунктов эпидемия поразила небольшую деревушку Иэм в графстве Дербишир на севере Англии в районе Пик-Дистрикт.

В Иэм чума пришла в сентябре 1665-го. Местный портной Александр Хедфилд получил ткань из Лондона, которая, как выяснилось впоследствии, была заражена и содержала в себе чумных блох. Его подмастерье Джордж Виккарс расправил материю перед очагом, чтобы просушить ее, но не заметил свитого блохами гнезда внутри. Уже через пару дней Виккарс слег и скончался в течение недели. Это положило начало эпидемии, сразившей в итоге больше половины населения деревушки, где на тот момент проживало около 350 человек.

К концу 1665 года 40 жителей скончались от чумы, однако с приходом зимы эпидемия заметно спала, и в деревне лелеяли надежду, что на этом пандемия остановится вовсе. Но, увы, вместе с потеплением вернулась и зараза. К началу лета 1666-го эпидемия развернулась, несмотря на все соблюдаемые предосторожности.

Богоугодное дело

Когда стало ясно, что чума и не думала уходить из Иэма, напуганные обитатели собирались покинуть деревню, но в дело вмешались местные служители церкви. Пасторы Уильям Момпессон и Томас Стэнли своими проповедями убедили жителей не выезжать за пределы Иэма, дабы не переносить заразу в соседние деревни. Церковники укрепили прихожан в мысли, что прекратить дальнейшее распространение заболевания было единственно правильным решением и делом богоугодным. При содействии священников обитатели Иэма согласились на добровольный карантин не только домов зараженных, но и вообще всей деревни. Формально вход и выход из Иэма были закрыты. Новость об этом достигла, разумеется, и жителей близлежащих поселений.

24 июня 1666 года обитатели деревни приняли судьбоносное решение ни в коем случае не покидать пределов Иэма, иными словами, верную смерть, ведь ее обитатели лишились практически всякой надежды пережить эту пандемию. Это был трудный выбор, и многие ему противились, однако авторитет церкви в лице пасторов сыграл свою роль. Кое-кто все же не прислушался к воззваниям священнослужителей, несколько семей выехали за территорию Иэма, но большинство так и осталось в деревне. Кстати, тот самый пастор, Момпессон, все же отправил своих собственных детей в Шеффилд, а супруга его отказалась уезжать.

Провизия поступала из Чатсуорта от графа Девонширского, который согласился обеспечивать карантинную деревню при условии, что она таковой и останется до полного исчезновения симптомов чумы. К югу от деревни выстроили нечто вроде заграждения — разложили межевые камни, у которых посыльные из Чатсуорта оставляли товары. Чтобы избежать всяческого контакта со здоровыми, жители Иэма не обменивались с ними деньгами напрямую. Они оставляли монеты в специальных углублениях в этих камнях, при этом, каждую монетку заранее вымачивали в уксусе для обеззараживания.

Конец эпидемии

Немногие пережившие эпидемию позже рассказывали о тех, кому пришлось хоронить своих родных целыми семьями. Так, например, Элизабет Хэнкок самолично выкопала могилы и похоронила мужа и шестерых детей. Все они скончались в течение 8 дней. Маршал Хоув тоже пережил пандемию, хотя заразился в начале эпидемии. Ему пришлось похоронить всю свою семью, включая детей. Он также участвовал в погребении многих односельчан, помогая другим копать могильные ямы.

В августа 1666-го умерла и жена Момпессона Кэтрин. Сам же он выжил. Всего за 14 месяцев эпидемии в Иэме скончались 260 человек. После смерти местного каменщика жителям пришлось самостоятельно гравировать имена на могильных камнях. Дела в деревне пришли в запустение: работа в полях остановилась, простаивали и ремесленные мастерские.

В современном Иэме по-прежнему бережно хранят память о событиях тех страшных лет: в деревне действует музей, где посетители могут ознакомиться с документами и свидетельствами той эпохи, а также получить подробную информацию о судьбах тех, кто жил и скончался тут в период чумной эпидемии.

Чумная деревня Эйам

Эйам - это небольшая деревня в Англии, которая находится в национальном парке Пик Дистрикт. На момент переписи 2011 года население составляло 969 человек.

Эта история началась в конце августа 1665 года в коттедже, в котором проживали Мэри Купер и два ее сына. Мэри была вдовой, которая недавно вышла замуж за человека по имени Александр Хэдфилд, местного портного. Коробка с тканью из Лондона прибыла для мистера Хэдфилда, который в то время был далеко от дома. Его постоялец и, по слухам, ученик Джордж Викарс открыл коробку и, найдя влажную ткань, выложил ее, чтобы она высохла у огня.

Вскоре Джорджу стало очень плохо. Считается, что ткань содержала крысиных блох, которые были заражены бубонной чумой. После укуса этих блох Джордж умер в течение недели, а его похороны состоялись 7 сентября. В течение двух недель произошло еще несколько смертей. Эдвард Купер, четырехлетний сын Мэри, был похоронен 22 сентября, а Питер Хоксворт, который жил поблизости, был похоронен 23-го. Томас Торп, который также жил в том же ряду коттеджей, был похоронен 26 сентября, а 30 декабря - его двенадцатилетняя дочь Мэри. Сара Сидалл жила через дорогу, и она также умерла 30 сентября.

Страх и паника охватили всю деревню, и многие люди верили, что они страдают от гнева Божьего за греховность. Считается, что в эти первые недели некоторые из более обеспеченных семей сбежали, но нет сведений о том, сколько из них на самом деле смогли уйти. Немногие люди рискнули зайти слишком далеко от того места, где они родились и выросли. Большинство людей были бедными, им некуда было идти. Ближайшим крупным городом был Шеффилд, жители которого установили заграждения и посты охраны, чтобы не допустить проникновения инфицированных незнакомцев в их город.

К концу октября еще 23 жертвы умерли от чумы. Среди них был Джонатан Купер, старший сын Мэри Хэдфилд, еще один член семьи Хоксворт и еще пять из семьи Торпов, а также несколько других.

В конце апреля 1666 года было зарегистрировано в общей сложности 73 случая смерти от чумы, и, наконец, жители деревни решили, что худшее уже позади. Однако эти надежды оказались напрасными, к сожалению, это было только начало конца. Шесть из восьми членов семьи Сидалл умерли, и все девять Торпов через дорогу погибли.

Ректор Уильям Момпессон вместе со своей женой Кэтрин и их двумя маленькими детьми были новичками в Эйаме. Уильям умолял свою жену отвести детей в безопасное место, но та отказалась. Позже детей отправили к друзьям в Йоркшир, но Кэтрин осталась. Этот поступок в конечном итоге стоил ей жизни. Момпессон отметил резкое увеличение числа смертей в июне 1666 года, и вместе с бывшим ректором Томасом Стэнли придумал план, который затем озвучил жителям Эйама.

В то время было решено, что больше не будет организованных похорон, и жители деревни должны будут хоронить членов своих семей на своих полях и в садах. Это было непростое решение, так как люди верили: не быть похороненным на освященной земле означало, что их души не вознесутся на небеса. Похороны должны были состояться как можно скорее после смерти из-за гниения, выбрасывающего ядовитую инфекцию в атмосферу. Церковь была закрыта, и было принято коллективное решение проводить воскресные богослужения под открытым небом. Никто не знал, как распространяется болезнь, и поэтому они пришли к выводу, что стоит избегать встреч в помещении. Однако самое важное решение, которое эта небольшая группа людей приняла летом 1666 года, состояло в том, чтобы изолировать себя в Эйаме, чтобы предотвратить распространение вспышки дальше.

В следующие шесть месяцев смертность резко возросла. В июне 1666 года было более 20 смертей, но затем стало еще хуже. В июле погибло 56 человек, а в августе - 78. В деревне, насчитывающей около 700 человек, погибло более 200 человек. Отказавшись бросить мужа и неустанно работая, чтобы помочь больным и умирающим, Кэтрин Момпессон должна была сдать. Одним из симптомов начала заболевания странный сладковатый запах. Это являлось началом гниения внутренних органов. Однажды летним вечером, гуляя по дому с мужем, Кэтрин упомянула сладкий запах луга, и Уильям понял, что она умрет. Она - единственная жертва Эйама, похороненная на кладбище.

Это говорит о чести этой небольшой группы людей, что, дав свое обещание изолировать себя, сдержали свое слово. Страдания некоторых семей были непостижимы, но они оставались, зная, что их ждет смерть. Джейн Хоксворт потеряла 25 членов своей большой семьи, включая мужа, двух детей, мать, брата и его жену. Судьба семей Тэлбот и Хэнкок - одна из самых печальных. Они жили рядом друг с другом на склоне холма с видом на деревню, находящуюся примерно в миле от центра Эйама. Они молились, чтобы они были в безопасности, но в июле 1666 года чума пришла в дом Тэлбота.

Ричард, сестры Бриджит и Мэри, Энн и Джейн и шесть других членов семьи умерли до конца месяца. Старая миссис Бриджит Тэлбот, вдова другого бывшего ректора, умерла 15 августа, оставив свою правнучку Кэтрин, ребенка 3 месяцев. Впоследствии Кэтрин умерла после того, как о ней позаботилась соседка Элизабет Хэнкок. Первый Хэнкок умер 3 августа, а к 10-му Элизабет вытащила тела своего мужа и шестерых детей на склон холма и похоронила их сама. Ходят слухи, что жители деревни наблюдали за ее трудом и борьбой, но не осмеливались прийти к ней на помощь, опасаясь заразиться инфекцией. Когда все было кончено, миссис Хэнкок и ее оставшийся сын покинули Эйам и поселились в Шеффилде. Могилы ее семьи находятся рядом с Райли Вуд, их можно увидеть и сегодня.

Внезапно, по мере приближения Рождества, с окончанием последней смерти Авраама Мортена, записанного в начале ноября 1666 года, все было кончено. Он стал 260-м человеком, который умер. Небольшая деревня Эйам в Дербиширских долинах заняла свое место в истории, как прочный пример того, как обычные люди совершают один из самых героических актов самопожертвования.

Как ученые создают новые лекарства? Рассказывает молекулярный биолог Константин Северинов

За эпидемиями экзотических вирусов в СМИ следят как за концом света, хотя ученые уже умеют с ними работать: геном китайского коронавируса был расшифрован за десять дней. При этом люди каждый день лечат банальную простуду антибиотиками из аптеки, даже не выясняя, какая у них инфекция — вирусная или бактериальная. Даже примитивные бактерии теперь становятся для нас смертельно опасны: они научились игнорировать антибиотики.

Текст:
Даниил Давыдов, Кирилл Руков

Пневмонию (то есть воспаление легких) могут вызвать и вирусы, и бактерии, но вот бороться с ними нужно совершенно по-разному.

Бактерии — это живые одноклеточные организмы. Попадая в человека, они размножаются, попутно повреждая клетки и ткани — так развивается болезнь. Чтобы бороться с бактериями, ученые разрабатывают специальные яды — антибиотики, которые убивают сам возбудитель внутри тела. Но чем чаще мы их используем, тем быстрее бактерии вырабатывают устойчивость к антибиотикам.

Вирусы — совсем другое, их даже вряд ли можно назвать живыми. Это просто оболочка, внутри которой гены — ДНК или РНК. Попадая в организм, вирус внедряет генетический материал в клетки и заставляет их штамповать свои копии. Очистить уже зараженное тело от вируса лекарствами невозможно, яды-антибиотики на них не действуют. Поэтому ученые придумали прививки — чтобы при встрече организм здорового, привитого человека сразу узнал вирус и не дал ему размножиться.

У большинства новых экзотических вирусов первоначальными хозяевами были животные ( как и у нового коронавируса из Китая — Прим. ред.). Возрастающее давление человека на дикую природу увеличивает количество контактов между людьми и экзотическим зверями — там, где они еще остались. Сначала эти новые вирусы высокопатогенны, то есть сильно вредят здоровью заразившегося. Но, адаптировавшись к человеку, они, как правило, становятся менее опасными, ведь для успешной эпидемии вирусу важно не убить зараженного хозяина, а распространиться на как можно большее количество особей.

Для обычных россиян вероятность подцепить бактериальную инфекцию, которая будет устойчива ко всем основным антибиотикам, сейчас гораздо выше, чем заразиться экзотическим вирусом, вспышка которого произошла в Африке или Китае.

Проблема с вирусами в том, что мы не умеем направленно уничтожать их внутри пациента. В этом принципиальное отличие от бактериальных болезней, где антибиотики действительно убивают возбудителя. Поэтому лучший способ предотвращения вирусных инфекций — вакцинация еще здоровых людей.

Современные методы молекулярной биологии позволяют создавать потенциальные вакцины против новых вирусов за полгода или даже за меньший срок. Однако затем потребуются еще несколько лет, чтобы доказать безопасность и эффективность вакцины, сертифицировать ее, ввести в график прививок, произвести в достаточных количествах и так далее. К тому времени про сегодняшний вирус все забудут, возникнет другой. Поэтому поголовное вакцинирование жителей России пока еще несуществующей вакциной от уханьского вируса, — дело совершенно ненужное. Хотя понятно, что деятельность по такой разработке очень выгодна и политикам, и ученым, и промышленникам, которые получают на нее контракты.

Ученые отделяют кусочки оболочки от вируса (поверхностные белки) таким же способом, каким создают и столь нелюбимые многими ГМО. Потом эти высокоочищенные препараты вводят в организм в надежде получить иммунный ответ — то есть антитела организма, которые будут узнавать эти кусочки, а следовательно, и вирус. Затем, чтобы доказать, что вакцина работает, необходимо продемонстрировать, что после прививки не будет происходить заражения и не разовьется болезнь. Делать это на людях неэтично: для китайского вируса вам пришлось бы провакцинировать группу здоровых людей, затем заразить их вирусом, а контрольную группу заразить без вакцинирования (из последних многие бы умерли). Поэтому опыты ставят на клеточных культурах или на животных, например крысах. Но даже это не гарантирует успех, ведь человек и модельное животное не одно и то же.

Это сложно и дорого. В основном ученые стремятся модифицировать уже существующие антибиотики. Но это нельзя делать до бесконечности, рано или поздно приходится искать новые (фармкомпании неохотно берутся за это, такой проект рискованный с точки зрения финансовых вложений: в среднем разработка одного успешного зарубежного лекарства занимает десять лет и обходится в 2,6 миллиарда долларов. — Прим ред.) .

Сама эта устойчивость у бактерий возникает в результате искусственного отбора — антибиотики широко применяются в сельском хозяйстве ( до 80 % всех антибиотиков вообще используют для лечения скота, причем примерно 97 % были куплены без рецепта , — прим. ред. ), в клиниках, а также обычными людьми в странах, где их отпускают без рецепта. Количество чувствительных к антибиотикам бактерий падает, количество устойчивых — увеличивается (например, самый первый антибиотик — пенициллин — сейчас уже не используется: у бактерий к нему развилась практически полная устойчивость. — Прим. ред.) .

С этой целью используют, например, бацитрацин, монензин и неомицин.

В лаборатории Северинова с этой целью используют стратегию биоинформатического геномного поиска: ищут в образцах генома бактерий участки, ответственные за синтез антибиотиков. Это очень медленный процесс, но в результате был найден принципиально новый антибиотик — клебсазолицин.

Принесла вам тут бактериологического оружия немножк в ленту.

Предвосхищая все вопросы. Не из моего учреждения, ничего конкретного об этом случае не знаю. pic.twitter.com/kYFv2ty5r4

Пока что имеющиеся антибиотики все еще работают в большинстве случаев. Но повсеместное распространение бактерий с устойчивостью приведет к катастрофическим с точки зрения современного человека последствиям, потому что мы вернемся в другую благословенную доантибиотиковую эру — с крайне высокой детской смертностью, смертностью от внутрибольничных инфекций, простых ран и тому подобного.

Правительства развитых стран должны обеспечивать проведение исследований в области наук о жизни на передовом уровне. Дело не только в финансировании, но и в создании условий для продуктивной работы ученых, в инфраструктуре, быстром обмене данными — то есть в том, без чего невозможна передовая наука. Сейчас оборудование и реагенты, которые нужны для быстрого определения новых возбудителей, создают и производят лишь в США, Великобритании и с недавнего времени в Китае. Понятно, что другие страны, которые полностью зависят от иностранных приборов и технологий, не смогут с ними конкурировать.

Все как всегда: соблюдайте правила гигиены, избегайте поездок в экзотические места, ведите размеренный и материально благополучный образ жизни — нужно иметь доступ к квалифицированным врачам. И постарайтесь ограничить использование антибиотиков.

Вечером, за ужином, к величайшему своему огорчению, узнал, что чума пришла и в Сити (в городе-то она уже четвертую неделю, но до сего дня — за пределами Сити), и надо же было так случиться, что самой первой ее жертвой стал мой добрый приятель и сосед, доктор Бернетт с Фэнчерч-стрит. И то и другое повергает меня в смятение. 10 июня 1665 года

Вышел ненадолго пройтись — по чести сказать, чтобы пощеголять в новом своем камзоле; и на обратном пути заметил, что дверь дома несчастного доктора Бернетта заколочена. До меня дошел слух, будто он завоевал расположение соседей, ибо сам обнаружил у себя болезнь и заперся по собственной воле, совершив тем самым благородный поступок. 11 июня 1665 года

Встал — и по воде в Уайтхолл, где все забито подводами: двор собирается покинуть город. Число умерших достигло 267 — что на 90 человек больше, чем на прошлой неделе; в Сити же до сего дня скончалось всего четверо, что для всех нас большое благо. 29 июня 1665 года

Сегодня заканчивается этот печальный месяц, — печальный, ибо чума распространилась уже почти по всему королевству. Каждый день приносит все более грустные новости. В Сити на этой неделе умерло 7496 человек, из них от чумы — 6102. Боюсь, однако, что истинное число погибших на этой неделе приближается к 10 000 — отчасти из-за бедняков, которые умирают в таком количестве, что подсчитать число покойников невозможно, а отчасти из-за квакеров и прочих, не желающих, чтобы по ним звонил колокол . 31 августа 1665 года

Встал и надел цветной шелковый камзол — прекрасная вещь, а также новый завитой парик. Купил его уже довольно давно, но не осмеливался надеть, ибо, когда его покупал, в Вестминстере свирепствовала чума. Любопытно, какова будет мода на парики, когда чума кончится, ведь сейчас никто их не покупает из страха заразиться: ходят слухи, будто для изготовления париков использовали волосы покойников, умерших от чумы. После обеда — по реке в Гринвич, куда меня не хотели пускать, ибо боялись, что я из Лондона и являюсь рассадником чумы, покуда я не сказал им, кто я такой и откуда. 〈. 〉 Боже, сколь же безумны те горожане, что сбегаются (хотя им это строго запрещено) поглазеть, как мертвецов предают земле. Мы договорились издать соответствующий указ, подобные сборища запрещающий. Из прочих историй одна показалась мне особенно трогательной. На жителя Гринвича поступила жалоба, что он взял ребенка из зараженного чумой лондонского дома. Алд. Хукер же сообщил нам, что ребенок этот был младшим сыном весьма достойного горожанина с Грейшес-стрит, шорника, всех остальных детей которого унесла чума; поскольку теперь и он, и его жена вынуждены были жить взаперти и считали себя обреченными на смерть, он пожелал спасти жизнь хотя бы своего крошки и каким-то образом сумел передать его, совершенно обнаженного, своему другу, а тот (надев на ребенка новую, чистую одежду) привез его в Гринвич. Выслушав эту историю, мы приняли решение о том, что передачу ребенка следует разрешить, а самому ребенку — дать возможность жить в городе (Гринвиче. — А. Л.). 3 сентября 1665 года

Боже, как пустынны и унылы улицы, как много повсюду несчастных больных — все в струпьях; сколь ко печальных историй услышал я по пути, только и разговоров: этот умер, этот болен, столько-то покойников здесь, столько-то там. Говорят, в Вестминстере не осталось ни одного врача и всего один аптекарь— умерли все. Есть, однако, надежда, что на этой неделе болезнь пойдет на убыль. Дай-то Бог. 16 октября 1665 года

Находясь в Вулидже, шел вечером по темной улице и нагнал двух женщин; рыдая, они несли гроб с телом мужчины — вероятно, мужа одной из них. Печальная история. 29 октября 1665 года

Я с лордом Брукнером и миссис Уильямс, в карете, запряженной четверкой лошадей, — в Лондон, в дом моего господина в Ковент-Гардене. Боже, какой фурор произвела въезжающая в город карета! Привратники низко кланяются, со всех сторон сбегаются нищие. Какое счастье видеть, что на улицах вновь полно народу, что начинают открываться лавки, хотя во многих местах, в семи или восьми, все еще заколочено, и все же город ожил по сравнению с тем, каким он был, — я имею в виду Сити, ибо Ковент-Гарден и Вестминстер еще пустуют, нет ни придворных, ни джентри. 5 января 1666 года