Сердца трех алая чума

Алая чума

The Scarlet Plague

Другие названия: Багровая чума; Пурпурная смерть; Пунцовая смерть

Повесть, 1912 год

Язык написания: английский

Перевод на русский: Г. Злобин (Алая чума), 1961 — 15 изд. Е. Ланн (Алая чума), 1998 — 1 изд. В. Азов (Алая чума), 2011 — 2 изд.

Жанры/поджанры: Фантастика( Постапокалиптика | Роман-катастрофа )
Общие характеристики: Социальное | Психологическое
Место действия: Наш мир (Земля)( Америка( Северная ) )
Время действия: Близкое будущее
Сюжетные ходы: Стихийные бедствия, природные катаклизмы | Умирающая Земля
Линейность сюжета: Линейный с экскурсами
Возраст читателя: Любой

По пустынному берегу бредут юноша и старик. В отдалении юноша замечает ветхие руины, и старик начинает долгий рассказ о величественном городе, чьи башни некогда высились на этом берегу, о могучей цивилизации и о событиях, которые привели мир к падению.

Издания на иностранных языках:

Доступность в электронном виде:

На мой взгляд гениальное произведение для того времени :appl:, оно и сей час читается на ура. Джек Лондон наверное один из первых писателей, кто написал постапокалиптический рассказ. Старик рассказывает своим внукам — дикарям, которые не знают цивилизованной жизни, как люди жили до. До того как мир поразила болезнь — алая чума. Как люди вели себя до катастрофы, что делали, как вели себя во время эпидемии, кто то помогал людям, кто то зверел, в общим показывали свою сущность. Как люди скатились чуть ли не до дикарей, после катастрофы. В общим читайте этот рассказ, один из родоначальников этого жанра, читайте и вы поймете откуда черпали идеи другие авторы для своих книг.

Джек Лондон написал фантастический рассказ. Постапокалиптику. Написал так, как мог это сделать только он.

Старик и внуки. Два разных поколения. Старик, он видел то, чего его внукам и во снах не привидится. Он видел могущественную, технологически развитую (в представлениях Лондона) цивилизацию. А внуки ему не верят. Так как не видели. Зато могут рассказать, кто их знакомых может с первого раза попасть в зайца, и кто из них самых сильный. Потому что видели.

Но Старик видел еще и крах этой цивилизации. Видел как чудовищная болезнь, названная алой чумой, убивает людей с невероятной скоростью. Как верный спутник любой катастрофы, паника, усугубляет положение. Как выжившие скатываются из цивилизованных людей в безумных дикарей.

И как все вновь постепенно, подобно Фениксу из пепла, возрождается.

Самого же автора явно интересовал больше всего не сценарий эпидемии, хотя он отработан на совесть, а социальный аспект происходящего. Корень зла, по его мнению, в господстве капиталистов-олигархов. Именно это ускорило, если не предопределило гибель цивилизации. Система власти, созданная олигархами, мгновенно рухнула, начиная с верхних этажей. Та же олигархия разрушила в своё время основы гражданского общества, и оно не смогло заменить власть в момент катастрофы. А миллионы людей, опущенные ниже уровня нормального человеческого существования, немедленно принялись грабить, жечь и убивать. Кровавая анархия идёт даже не следом за чумой, а впереди неё и уничтожает последние шансы остановить эпидемию. А потом умирают все — честные и бесчестные, сильные и слабые, разбойники и жертвы. Немногие уцелевшие возвращаются к первобытному существованию. Можно оспорить и социальный прогноз, и сценарий катастрофы, и, особенно, картину мира после апокалипсиса. Можно, но не хочется. Слишком сильное впечатление оставляет эта небольшая повесть.

Земля наконец-то смогла вздохнуть спокойно — одна зараза пожрала другую. Человечество, которое расползлось по лику планеты, как громадная раковая опухоль, в 2013-ом году практически прекратило своё существование благодаря чудовищной по своей силе пандемии новой болезни, названной алой чумой. Она, как и её исторические тезки терзавшие Европу в Средние века, прошлась частым гребнем по городам и селам неся смерть всякому, кого она коснется. Смертность от алой чумы была практически стопроцентной, а средств лечения найдено так и не было. От первичных проявлений в виде алой сыпи на коже до смерти проходило едва ли пара часов — увидев на лице и теле зловещие высыпания, человек мог не сомневаться в своей скорой гибели. После непродолжительных судорог онемение начинало быстро распространяться по телу, начиная с ног, пока не достигала области сердца, от остановки которого и погибал несчастный больной. Цивилизация угасла в одночасье, словно свеча на ветру. По прошествии шестидесяти лет люди благополучно забыли о своём былом величии и опустились в пучину варварства, лишь слепой старик, чудом доживший до преклоннных годов бережно хранит в своей памяти воспоминания о блеске и великолепии расцвета человеческой цивилизации и тех страшных событиях, приведших к её краху. Но это, по большому счету, уже никого не интересует — только трое мальчишек-козопасов, любопытных как все мальчишки, решают у вечернего костра послушать его рассказ.

Написанная аж в 1912-ом году повесть Лондона, в отличии от многих фантастических произведений того времени, до сих пор читается весьма увлекательно и не производит архаичного впечатления. Дело в том, что автор, описывая мир будущего не стал заострять внимание на каких-то технических новинках или радикальных социальных преобразованиях, коснувшись всего этого вскользь, в дозах, необходимых лишь для придания тексту глубины. Он сосредоточился на людях и их судьбах, на том хаосе, который охватил мир во время эпидемии алой чумы. Поэтому в повести довольно мало анахронизмов — в глаза бросаются разве что частные дирижабли, так и не прижившиеся в нашей реальности, да пришедшие к власти в Соединенных Штатах представители, так сказать, крупного капитала, то есть привычные нам олигархи. Зато большая часть текста отводится под рассказ о ужасах всемирной катастрофы, вызванной эпидемией. Люди, отчаявшись или почувствовав вседозволенность, стали стремительно превращаться в кровожадных зверей, которые с бешеным остервенением обреченных грабили, жгли, разрушали и убивали. Немногие незаразившиеся должны были ещё и элементарно выжить в этой кровавой бане.

Перед нами ни много, ни мало один из первых рассказов в жанре постапокалипсиса. Не берусь утверждать, но возможно даже предтеча всего этого жанра. Джек Лондон мастерски рисует картину того, что, на его взгляд, может случиться, если погибнет цивилизация, как быстро немногочисленные выжившие забудут, кем они были и спустятся обратно к каменному веку, как быстро отвергнут все человеческое, и уподобятся жестоким и невежественным дикарям…

В центре рассказа старик и его внуки, которым он повествует о том, каким было общество до того, как его изувечила ужасная алая чума, пошагово описывает, как болезнь ворвалась в мир, как день за днем пожирала человеческие жизни, каким ужасом отдавалась в его сердце…

Но внуки ничего не хотят слышать. Они считают россказни деда враньем, ничего не знают и не хотят знать! А еще в них нет и грамма уважения к мудрости своего деда, нет даже жалости. Они издеваются над ним, грубят и хохочут. Они уже стали настоящими дикарями. Новым поколением. А их дед, возможно последний на Земле интеллигент ничего не может с этим сделать. Может лишь смириться. Но не может смириться. Вот такой своеобразный конфликт поколений. О многом задумываешься, читая этот рассказ, и временами становится очень грустно…

Интересное и для Д.Лондона — не типичное пост-апокалиптическое произведение. Кроме интересного текста заложена и философская мысль о неизбежности и предначертанности круговорота бытия:

– Снова изобретут порох. Это неизбежно: история повторяется. Люди будут плодиться и воевать. С помощью пороха они начнут убивать миллионы себе подобных, и только так, из огня и крови, когда-нибудь в далеком будущем, возникнет новая цивилизация. Но что толку? Как погибла прежняя цивилизация, так погибнет и будущая. Потребуется, может быть, пятьсот тысяч лет, чтобы построить ее, но так или иначе она погибнет. Все погибает и проходит. Не исчезнут только космическая сила и материя – они вечно движутся, взаимодействуют и создают три непреходящих типа: священника, солдата и правителя. Устами младенцев глаголет истина веков. Одни будут сражаться, другие – молиться, третьи – править, а остальные – большинство

По всей видимости, это первое произведение о гибели человечества и о последних людях на Земле. Сегодня, конечно, уже много похожих произведений. Повторюсь, похожих, ибо, как мне кажется, они не смогли превзойти эту повесть в литературном и сюжетном отношении. Спустя столько лет, а читается с неподдельным интересом, герои очень характерные, а рассказчик вообще будет долго вспоминаться. И никакого героизма и суперменства, рельное, очень реальное описание мира, которое ждёт и нас. Время пришло. На часах без двух минут двенадцать. Но все с радостью ждут, когда ударят пушки.

Апокалипсис, который должен был случиться в 2013 году

Не знаю, как так вышло, но, несмотря на увлечение в юношеские годы прозой Лондона, эта повесть прошла мимо меня.

Наверное, это научная фантастика. Хотя по современному считая — постапокалипсис. Мир, так сказать, После.

А если смастерить из текста книги видеоряд (неважно, в виде игрового или мультяшно-компьютерного зрелища), то и вполне приличное ужастическое кино могло бы получиться, с многочисленными картинами стремительно мрущих от Алой смерти людей и душещипательными сценами расставания с близкими и знакомыми. Ну, и величественные картины опустевшей (а может освободившейся!) без людей природы, разваливающийся урбанистический мир, первобытные нравы и сцены дичания людей и животных — в общем, разгуляться было бы где.

Хотя по структуре произведение очень простое: дед рассказывает мальчишкам историю, но драматичности и уровню сопереживания эта история даст фору кровавым зомби-выживастикам современности. Ведь именно простота образа и сюжета позволяет читателю погрузится в мир не наступившего завтра.

Оценка: Читать всем любителям жанра ретро фантастики и постапокалипсиса.

Я поставила книге 7 баллов, хотя по современным меркам это слабое произведение.

Сюжет повести рассказывает о старике и его 3 внуках. Старый Грэнсэр застал еще прежний мир до жуткой эпидемии алой чумы, уничтожившей более 90% населения всего мира и цивилизацию заодно. Он рассказывает о последних днях мира старого и о том, как сформировался новый мир, в котором родились трое его внуков, описывая свои злоключения. Но его рассказ беземоционален, многие события выглядят нелогичными или притянтыми за уши. Образы персонажей довольно схематичны. Упор делается на такие аспекты социальной жизни, которые в наше время уже не актуальны — вроде утонченной леди Весты, вынужденной стать женой лентяя и садиста Шофера, который — о Боже. — необразованный слуга.

Вряд ли когда-то перечитаю. Нудновато.

Шикарная повесть. Постапокалиптика у многих ассоциируется с дешевой литератоурой и фильмами категории В. А тут в числе отцов-основателей сам Джек Лондон.

Ярко, мощно, возможно, даже жестоко. Чтобы рухнула цивилизация, понадобилось совсем немного.

Прошло 60 лет со времени катастрофы и стареющий бывший профессор рассказывает своим одичавшим внукам какой была земная цивилизация, и пытается понять, почему ее так быстро не стало

Джек Лондон хорошо предвидел количество людей на Земле, почти детально, а некоторые люди так вообще недавно грезили о пришествии Алой чумы и что это вирус Эбола в своем зародыше был. У него вышла, на мой взгляд, очень посредственная и средняя постапокалиптическая повесть, даже призывы к убийствам докторов, знахарей и шаманов не спасли ситуацию для передачи всеобщей разрухи мира.

Скачать книгу в формате:

Аннотация

Тропа шла по возвышению, которое когда-то было железнодорожной насыпью. Но уже много лет тут не проходил ни один поезд. С обеих сторон к насыпи подступал лес, деревья и кустарник поднимались по склонам, и зеленая волна захлестывала узкую, где не разойтись вдвоем, звериную тропу. Кое-где из земли торчали куски металла, свидетельствовавшие о том, что внизу, под слоем слежавшихся листьев и мха, были рельсы и шпалы. В одном месте молодое, дюймов десять толщиной, деревце разорвало стык и загнуло конец рельса кверху. Вместе с рельсом, повиснув на длинном костыле, причудливо вздыбилась полусгнившая шпала; то место, куда она была уложена, давно занесло песком и опавшими листьями. Угадывалось, что дорога была однорельсового типа, хотя и пришла в полный упадок.

Особенно актуально сегодня, 11 апреля 2020 года, когда начинается то, о чем писал Лондон в своем романе. Но все же думаю, что не все сложится так печально для нас.

46977
4
12

Мягкий порыв ветра принес с собой запах морской соли и йода… уже пора в путь! Но сколько еще осталос.

29976
0
0

Взлом техногенной системы Содержание ПРЕДИСЛОВИЕ Часть I ВЫ СПОСОБНЫ СОЗДАТЬ СЕБЕ ЛЮБ.

30164
3
4

Знаете ли вы, что такое свобода? Недостижимая, как загадочный храм Верховной в древних Альских г.

35660
4
1

87511
15
2

В бизнесе (да и в жизни в целом) постоянно приходится покидать зону комфорта: выступать публично, ве.

Читатель! Мы искренне надеемся, что ты решил читать книгу "Алая чума" Лондон Джек по зову своего сердца. Обращают на себя внимание неординарные и необычные герои, эти персонажи заметно оживляют картину происходящего. Невольно проживаешь книгу – то исчезаешь полностью в ней, то возобновляешься, находя параллели и собственное основание, и неожиданно для себя растешь душой. Создатель не спешит преждевременно раскрыть идею произведения, но через действия при помощи намеков в диалогах постепенно подводит к ней читателя. Долго приходится ломать голову над главной загадкой, но при помощи подсказок, получается самостоятельно ее разгадать. Помимо увлекательного, захватывающего и интересного повествования, в сюжете также сохраняется логичность и последовательность событий. С первых строк обращают на себя внимание зрительные образы, они во многом отчетливы, красочны и графичны. С невероятной легкостью, самые сложные ситуации, с помощью иронии и юмора, начинают восприниматься как вполнерешаемые и легкопреодолимые. Удачно выбранное время событий помогло автору углубиться в проблематику и поднять ряд жизненно важных вопросов над которыми стоит задуматься. Один из немногих примеров того, как умело подобранное место украшает, дополняет и насыщает цветами и красками все произведение. По мере приближения к апофеозу невольно замирает дух и в последствии чувствуется желание к последующему многократному чтению. "Алая чума" Лондон Джек читать бесплатно онлайн увлекательно, порой напоминает нам нашу жизнь, видишь самого себя в ней, и уже смотришь на читаемое словно на пособие.

Понравилось: 1
В библиотеках: 0

Рассказ для маленьких детей. .

Уинифред Пейдж и ее корги Ватсон уже обустроились в уютном городке Эстес-Парк. Предвкушая теплые .

Джек Лондон
Алая чума

Глава первая

Дорога вела вдоль насыпи проложенной тут когда-то железной дороги. Но уже много лет ни один поезд здесь не проходил. Лес возвышался по обеим сторонам насыпи, перекидываясь через нее зелеными волнами деревьев и кустарника. Тропинка была так узка, что пробраться по ней мог лишь человек или дикое животное. Кое-где кусок заржавленного железа торчал из земли, свидетельствуя о том, что рельсы и шпалы еще сохранились. В одном месте десятидюймовое дерево, прорвавшись на месте скрепа, приподняло кусок рельса. Шпала, скрепленная с рельсом костылем, тоже приподнялась; ее ложе было наполнено песком и гнилыми листьями, и теперь гниющий кусок дерева странно торчал. Какой бы древней ни была эта дорога, было очевидно, что она – одноколейка. Старик и мальчик шли по этой дороге. Они двигались медленно, так как старик был очень стар и шел, тяжело опираясь на палку. Грубая, плотно надвинутая шапка из козьей кожи защищала его голову от солнца, а короткие грязно-белые волосы космами падали на шею. Он смотрел себе под ноги, на тропинку, из-под козырька, замысловато сделанного из большого листа. Его седая борода, такая же грязная, как и волосы, спускалась до самого пояса – всклокоченная и запутанная. На плечах висела простая грязная козья шкура. Его руки, морщинистые и высохшие, и множество рубцов и шрамов говорили о преклонном возрасте и пережитой борьбе со стихией.

Мальчик, шедший впереди, сдерживал порывистость своих движений, чтобы приноровиться к медленной походке старика. На нем также был обтрепанный кусок медвежьей шкуры с отверстием посередине для одевания. Было ему не более двенадцати лет. За ухом у него кокетливо торчал свиной хвост, по-видимому недавно добытый. В одной руке он нес небольшой лук со стрелой, а за спиной висел колчан со стрелами. Из ножен, болтавшихся у него на шее, высовывалась изогнутая рукоятка охотничьего ножа. Мальчик был очень смугл и шел мягким, почти кошачьим шагом. Контрастом с его загорелым лицом были его глаза – голубые, вернее – темно-голубые, но острые и сверлящие, как два бурава. Казалось, они проникают всюду на этой дороге – такой обычной. При ходьбе он нюхал воздух подвижными, трепещущими ноздрями, непрерывно передавая мозгу вести из внешнего мира. Так же как и обоняние, был развит его слух, действовавший совершенно автоматически. Без сознательного усилия он слышал самые слабые звуки в этой ясной тишине, – слышал и распознавал их, – будь это легкий шум ветра в листве, жужжание пчелы и комара или отдаленное ворчание моря, убаюкивавшее его.

Внезапно он напряженно прислушался. Обоняние, зрение и слух одновременно предостерегли его. Его рука осторожно коснулась старика, и оба тотчас же остановились. Впереди, с другой стороны насыпи, послышался хруст, и взгляд мальчика приковался к колеблющимся кустам. Вслед за этим большой серый медведь, гризли, появился на дороге и круто остановился при виде людей. Он не любил их и брезгливо зарычал. Медленно вставил мальчик стрелу в лук и, не спуская глаз с медведя, медленно натянул тетиву. Старик, стоя так же спокойно, смотрел на опасность из-под своего козырька. Несколько секунд продолжалось обоюдное исследование; потом медведь выказал возрастающее раздражение, и мальчик движением головы дал знак старику отойти от тропинки. Он следовал за стариком, держа наготове лук и стрелу. Они подождали, пока хруст в кустах не убедил их, что медведь ушел. Мальчик засмеялся и повернул обратно на тропинку.

– Большой медведь, Грэнсэр [1] , – хихикнул он.

Старик покачал головой.

– Их становится все больше и больше с каждым днем, – пожаловался он тонким голосом. – Кто бы подумал, что я увижу времена, когда человеческая жизнь будет в опасности по дороге к Высокому Дому. Когда я был мальчиком, Эдвин, мужчины, женщины и маленькие дети приходили сюда в хорошую погоду из Сан-Франциско десятками тысяч. И здесь не было ни одного медведя. Ни одного! Люди платили деньги, чтобы посмотреть на них в клетках, – так они были редки.

– Что такое деньги, Грэнсэр?

Прежде чем старик ответил, мальчик вспомнил и с торжеством вытащил из кармана в медвежьей шкуре потертый, тусклый серебряный доллар. Глаза старика заблестели, когда он поднес монету к своим глазам.

– Я не вижу, – пробормотал он, – посмотри и, если можешь, скажи-ка число, Эдвин.

– Ты такой старый, Грэнсэр, – воскликнул он с восторгом, – а всегда веришь, что эти значки что-то означают!

Старик был раздосадован и поднес монету ближе к глазам.

– Две тысячи двенадцатый, – воскликнул он и быстро забормотал: – Это тот самый год, когда Совет магнатов назначил Моргана Пятого президентом Соединенных Штатов. Монета эта, вероятно, последней чеканки. Ведь Алая смерть пришла в две тысячи тринадцатом году! Боже! Боже! – Подумать только. Шестьдесят лет назад было все это, и я единственный человек, живший в те времена. Где ты нашел ее, Эдвин?

Мальчик, с любопытством слушавший болтовню слабоумного старика, живо ответил:

– Я взял ее у Хоу-Хоу. Он нашел ее, когда пас коз прошлой весной возле Сан-Джозе. Хоу-Хоу сказал – это деньги. Ты не голоден, Грэнсэр?

Старик поднял палку, упавшую в канаву, и торопливо заковылял по тропинке. Его старые глаза жадно блестели.

– Я думаю, Заячья Губа нашел парочку крабов, – бормотал он. – Это хорошая еда, крабы, особенно если у вас нет зубов, а ваши внуки, любящие своего деда, стараются поймать их для вас. Когда я был мальчиком…

Но Эдвин внезапно остановился, натянув тетиву с приготовленной стрелой. Он стоял у самого края расщелины, образованной подземным потоком, промывшим здесь себе выход. По другую сторону виднелся обвитый вьющимся виноградом кусок ржавого рельса. Вдали, притаившись за кустом, выглядывал дрожащий от страха кролик. Расстояние было не меньше пятидесяти футов, но стрела летела наверняка; и пронзенный кролик, крича от испуга и боли, быстро скользнул в кусты. Мальчик просиял и, перепрыгнув расщелину, помчался к добыче. Напряжение его мышц нашло себе выход в быстрых и ловких движениях. Далеко, в чаще кустов, он схватил раненое животное и, отрубив ему голову на подходящем пне, вернулся к Грэнсэру.

– Кролик хорош, очень хорош, – бормотал старик, – но что касается тонких блюд, я предпочитаю краба. Когда я был мальчиком…

– И чего ты всегда несешь такую чушь! – нетерпеливо перебил Эдвин дальнейшую болтовню.

Он произносил эти слова неправильно, эта неправильность сказывалась в гортанном порывистом говоре и упрощении фраз. Его говор напоминал немного говор старика, и последующий разговор шел на искаженном английском языке.

Старик вздохнул, но ничего не ответил, и они шли в полном молчании. Прибой стал внезапно громче при выходе из леса на песчаные дюны, окаймлявшие море. Несколько коз щипали траву на песчаных холмиках под присмотром мальчика в козьей шкуре и собаки, напоминавшей шотландскую овчарку. Смешиваясь с гулом прибоя, слышался непрерывный лай или рев, несшийся из-за кучи разбитых камней за сотню ярдов от берега. Это огромные нерпы дрались и воевали друг с другом за место на солнце. Невдалеке поднимался дым от костра, разведенного третьим мальчиком. Возле него сидело несколько волкодавов, точно таких же, как собака, стерегшая стадо.

Старик ускорил шаги и, сильно пыхтя, подошел к огню.

– Ракушки! – бормотал он в восторге. – Ракушки! А разве это не краб? Мой, мой! Вы, мальчики, так добры к своему старому деду.

Хоу-Хоу был приблизительно одного возраста с Эдвином; он осклабился.

– Бери сколько хочешь, Грэнсэр. Я поймал четырех.

Нетерпение параличного старика было достойно жалости. Быстро опустившись на песок, насколько позволяли ему его онемевшие члены, он схватил большую раковину прямо с углей. В огне скорлупа отпала, и ее мясо лососиного цвета было совершенно готово. С дрожащей поспешностью он схватил кусок и сунул его в рот. Но кусок был горяч, и он с той же поспешностью выплюнул его. Старик кашлял от боли, и слезы текли по его щекам.

Но мальчики, как истые дикари, обладали жестоким юмором варвара. Они принялись громко смеяться, находя это зрелище весьма забавным. Хоу-Хоу стал танцевать вокруг костра, а Эдвин катался по земле от удовольствия. И мальчик, пасший коз, прибежал присоединиться к их веселью.

– Остуди их, Эдвин, остуди их, – умолял старик, огорченный, не пытаясь вытереть слез, бежавших по его щекам. – И краба тоже, Эдвин. Ведь вы знаете, что ваш дед любит крабов.

Из огня послышалось шипение от лопнувших раковин, выпустивших свой сок. Это были большие ракообразные рыбы, от трех до шести дюймов в длину. Мальчики вытащили их палками из углей и положили остудить на большие куски дерева.

– Когда я был мальчиком, мы никогда не смеялись над старшими; мы уважали их, – сказал Грэнсэр.

Мальчики не обратили внимания на это замечание, и Грэнсэр продолжал изливать потоки жалоб, выражая свое недовольство.

По тропе шли двое: старик и мальчик. Они шагали медленно, ибо старик был очень дряхл; он тяжело опирался на палку, руки и ноги у него дрожали. Грубая шапка из козлиной шкуры защищала его голову от солнца. Из-под шапки выбивались редкие пряди грязно-белых волос. Старик надвинул на глаза козырек, хитроумно сделанный из большого листа, и пристально вглядывался, куда ступать. Его борода, большими спутанными космами спадавшая на грудь, была бы белой как снег, если бы не дым костров и непогода.

Облезлая козья шкура составляла все его одеяние. Тонкие, высохшие руки и ноги выдавали крайне преклонный возраст старика, равно как потемневшая от загара кожа, многочисленные шрамы и царапины говорили о том, что долгие годы ему пришлось провести под открытым небом.

Мальчик шел впереди, с трудом приноравливаясь к медленным шажкам старика; одеждой ему также служил кусок обтрепанной шкуры с неровными краями и дырой посередине для головы. Ему было лет двенадцать, не больше. В волосы он кокетливо воткнул недавно отрезанный кабаний хвост. В руке он держал небольшой лук и стрелу, за спиной болтался колчан. Из ножен, висевших на ремне, перекинутом через шею, торчала щербатая рукоятка охотничьего ножа.

Мальчишка был черен от загара и ступал мягко, по-кошачьи. Контрастом к его опаленному солнцем лицу были синие глаза, смотревшие пытливо и проницательно. Казалось, он сверлил взглядом каждый предмет, попадавшийся на пути. Кроме того, он чувствовал малейшие запахи, и вздрагивающие, раздувающиеся ноздри доносили в его мозг нескончаемый поток сигналов из внешнего мира. Он обладал острым, тренированным слухом. Не прилагая никаких усилий, он улавливал в кажущемся безмолвии легчайшие звуки, улавливал, различал и группировал их, будь то шелест листьев на ветру, жужжание пчелы или звон комара, гул далекого прибоя, слышимый только в минуту затишья, или возня суслика на тропе, совсем рядом, подтаскивающего землю к отверстию своей норы.

Внезапно мальчик насторожился. Зрение, слух и обоняние одновременно предупредили его о какой-то опасности. Не оборачиваясь, он предостерегающе коснулся рукой старика, и оба замерли. Впереди, у самого края насыпи, захрустели ветки; мальчик устремил взгляд на закачавшуюся верхушку куста. Оттуда вывалился огромный серый медведь и, увидев людей, тоже остановился как вкопанный. Встреча, очевидно, была ему не по душе, и он угрожающе заворчал. Мальчик медленно приложил стрелу к луку и так же медленно натянул тетиву. Он не сводил глаз с медведя. Старик не шелохнулся и тоже уставился на медведя из-под своего козырька. Люди и зверь внимательно несколько секунд изучали друг друга; медведь начал обнаруживать признаки нетерпения, и мальчик кивком головы показал старику, чтобы тот сошел с тропы и спустился с насыпи. Сам он тоже стал пятиться назад, держа лук наготове. Они подождали немного, пока с другого склона насыпи не послышался треск ломаемых кустов, – зверь прошел. Когда они снова поднимались наверх, мальчик усмехнулся:

Старик покачал головой.

– Их все больше с каждым днем, – пожаловался он тоненьким, надтреснутым голоском. – Разве я думал, что доживу до такого времени, когда люди будут бояться ходить здесь! Помню, когда я был маленьким, в хороший день люди целыми семьями приезжали сюда из Сан-Франциско. И никаких медведей не было. Да, сэр, никаких. Так редко попадались медведи, что люди платили деньги, чтобы посмотреть на них в клетках.

– А что такое деньги, дед?

Прежде чем старик успел ответить, мальчик, вспомнив что-то, торжествующе сунул руку в сумку, которая свисала у него под шкурой, и вытащил тусклый, потертый серебряный доллар. Старик поднес монету к носу, глаза его заблестели.

– Ничего не вижу, – пробормотал он. – Посмотри-ка, Эдвин, может быть, разберешь год чеканки.

– Ну и чудной же ты! Все врешь, будто эти крохотные черточки что-то значат.

По лицу старика пробежала тень привычной грусти, и он снова поднес монету к глазам.

– Две тысячи двенадцатый год! – взвизгнул он и залился полубезумным смешком. – Как раз тогда Правление Магнатов назначило Моргана Пятого президентом Соединенных Штатов! Это, должно быть, одна из последних монет: ведь Алая Смерть пришла в 2013 году. Господи, подумать только! Минуло уже шестьдесят лет, и я единственный, кто остался в живых с тех времен. Эдвин, где ты нашел эту монету?

Мальчик, слушавший старика с тем терпеливо-снисходительным видом, с каким слушают болтовню слабоумного, тут же ответил:

– Мне дал ее Хоу-Хоу, а он нашел ее прошлой весной, когда пас коз у Сан-Хосе. Хоу-Хоу сказал, что это деньги. Дед, ты разве не хочешь есть?

В глазах у старика мелькнул голодный огонек, и, покрепче ухватив свою палку, он заковылял по тропе.

– Хорошо, если Заячья Губа поймал краба, а то и двух… – бормотал он. – У крабов вкусное мясо, очень вкусное, особенно когда нет зубов, но зато есть внуки, которые любят своего дедушку и стараются поймать ему краба. Когда я был мальчиком…

Эдвин вдруг увидел что-то и остановился, натягивая лук. Он стоял как раз на краю овражка. Некогда здесь проходила дренажная труба, которая потом развалилась, и вздувшийся ручей размыл насыпь. На другом краю овражка, нависая над обрывом, торчал ржавый рельс, обвитый диким виноградом. Подальше, у куста, припал к земле кролик, испуганно поводя глазами. Расстояние было футов пятьдесят, но стрела, мелькнув в воздухе, настигла цель; раненый зверек, пискнув от испуга и боли, тяжело запрыгал в заросли. Тут же мелькнули загорелое тело и развевающаяся шкура: мальчик прыгнул с откоса и одним духом взобрался на противоположную сторону оврага. Молодые мускулы его играли точно эластичные пружины. Футов через сто в кустарниковой чаще он настиг кролика, размахнувшись, ударил его головой о ближний ствол и отдал нести старику.

– Мясо кролика очень вкусное, – начал старик дребезжащим голоском, – но уж если говорить о деликатесах, то я предпочитаю крабов. Когда я был мальчиком…

– Отчего ты все время болтаешь какую-то чепуху? – досадливо прервал мальчик своего словоохотливого спутника.

Он произнес отнюдь не эти слова, но какие-то лишь отдаленно напоминающие их, гортанные, взрывные звуки, составлявшиеся в короткие, отрывистые слова, почти не передающие оттенки смысла. В его речи угадывалось сходство с речью старика, похожей на дурной, испорченный английский язык.

– Краб – это краб. Никогда не слышал такое смешное название!

Старик вздохнул, ничего не ответил, и дальше они шагали молча. Рокот прибоя стал слышнее, когда они вышли на опушку леса, к гряде песчаных дюн, подступавших к морю. Между дюнами бродили козы, пощипывая скудную травку; за козами присматривал одетый в шкуру подросток с большой, волчьего обличья, собакой, чем-то напоминавшей шотландскую овчарку. К шуму прибоя примешивался не то лай, не то какие-то всхлипы – низкие, нутряные, доносившиеся с больших остроконечных камней ярдах в ста от берега. Туда выползали огромные морские львы, грелись на солнце, дрались друг с другом. Поблизости вздымался дымок от костра, похожий на дикаря мальчишка подкладывал в огонь сучья. Рядом лежали несколько псов, совсем таких же, как тот, что сторожил коз. Старик ускорил шаг и, подходя к костру, стал жадно принюхиваться.

– Мидии! – пробормотал он восторженно. – И, кажется, еще краб, Хоу-Хоу? Ну, мальчики, вы и в самом деле любите своего старого дедушку!

Хоу-Хоу, паренек примерно того же возраста, что и Эдвин, засмеялся.

– Тебе хватит, дед. Я поймал четырех крабов.

Жалко было смотреть, как от жадного нетерпения у старика тряслись руки. Торопливо, насколько позволяли негнущиеся колени, он опустился на песок и палкой выкатил из углей крупную мидию. От жара створки раковины раскрылись, и розоватое мясо отлично запеклось. Старик задрожал, схватил кусок моллюска большим и указательным пальцами и поднес ко рту. Но кусок оказался чересчур горячим, и он в тот же миг выплюнул его. Старик захныкал от боли, на глазах выступили слезы и покатились по щекам.

Мальчишки были настоящие дикари, и их юмор был весьма груб и примитивен. Происшедшее показалось им ужасно смешным, и они разразились громким смехом. Хоу-Хоу приплясывал у костра, а Эдвин в полнейшем восторге катался по земле. Прибежал мальчишка, стерегущий коз, чтобы тоже принять участие в веселье.

– Эдвин, остуди их, пожалуйста! – умолял огорченный старик, не пытаясь даже вытереть слезы, бежавшие из глаз. – И достань также краба, Эдвин. Ты же знаешь, твой дедушка любит крабов.

Раковины подсыхали на угольях и лопались от жара с громким шипеньем. Моллюски были большие, от трех до шести дюймов длиной. Мальчишки выгребали их из золы палками и, чтобы остудить, складывали на бревно, выброшенное на берег.

– Когда я был мальчиком, мы не смеялись над старшими, мы почитали их.

Поток бессвязных жалоб и упреков не прекращался, но внуки не обращали на деда никакого внимания. Все принялись за еду, действуя одними руками, громко чавкая и причмокивая. Старик ел осторожно, старался не спешить, чтобы снова не обжечься. Третий мальчишка, по прозвищу Заячья Губа, незаметно насыпал щепотку песка на кусок моллюска, который дед подносил ко рту; песчинки вонзились тому в небо и десны, и тут снова раздался оглушительный хохот. Бедняга не догадывался, что с ним сыграли злую шутку, он фыркал и отплевывался до тех пор, пока Эдвин, смилостивившись, не подал ему тыкву со свежей водой, чтобы прополоскать рот.

– Где же крабы, Хоу-Хоу? – спросил Эдвин. – Дед хочет есть.

В глазах старика опять зажегся голодный огонек, когда ему подали краба. Клешни, панцирь – все было цело, но мясо внутри давно высохло. Дрожащими пальцами, в предвкушении удовольствия, старик оторвал одну клешню и обнаружил, что внутри пусто.

– Где же мясо, Хоу-Хоу? Где же мясо? – захныкал он.

– Я пошутил, дед. Крабов нет. Я не поймал ни одного.

Наевшись до отвала, старик вздохнул, вытер руки о голые колени и задумчиво посмотрел на море. С ощущением сытости нахлынули воспоминания.

Внуки не слушали словоохотливого старика: они давно привыкли к его болтовне, и большая часть слов к тому же была им непонятна. Случившийся тут наблюдатель мог бы заметить, что в бессвязных разговорах старика с самим собой речь его обретала в какой-то степени былую стройность и изящество слога. Но когда он обращался к внукам, то снова бессознательно подлаживался к их грубому, примитивному языку.

– Тогда, правда, было мало крабов, – разглагольствовал старик. – Их повыловили. И они считались самым изысканным деликатесом. Да и сезон ловли длился какой-нибудь месяц. А теперь крабов можно раздобыть в любое время года. И что удивительно: их можно наловить тут же, в прибрежных камнях у скалы, где стоял ресторан!

Пасущиеся неподалеку козы вдруг забеспокоились, сбились в кучу, и мальчишки вскочили на ноги. Собаки у костра кинулись к своему рычащему товарищу, который стерег стадо, а козы поскакали под защиту людей. С полдюжины серых отощавших волков пробирались среди дюн, готовые напасть на рычащих собак. Эдвин пустил стрелу, но она упала, не долетев до цели. Тогда Заячья Губа раскрутил пращу – вроде той, наверное, с какой Давид пошел на Голиафа, и так сильно метнул камень, что он просвистел в воздухе. Камень упал посреди стаи, и напуганные волки отступили в чащу эвкалиптового леса.

Мальчишки засмеялись и снова улеглись на песок, а старик задумчиво вздохнул. Он явно переел и теперь, сплетя пальцы на животе, снова принялся разглагольствовать.

– Затвердил одно и то же – сказал он Эдвину. – Что это такое – а л а я?

– снова продекламировал старик.

– Потому, что это неточно. Чума была алая. За какой-нибудь час все лицо и тело становились алыми. Уж кому-кому знать, как не мне! Все происходило на моих собственных глазах. И я утверждаю, что чума была алой, потому что… ну, потому что она на самом деле была алой, и все. Другого слова нет.

– Твой отец – простолюдин, и предки его – простолюдины. Я ведь знаю, откуда пошло племя Шоферов. Твой дед был шофер, слуга. Он не имел никакого образования, и служил у других людей. Правда, твоя бабка из хорошей семьи, но дети не пошли в нее. Отлично помню, как в первый раз встретил их: они ловили рыбу на озере Темескал.

– А что такое о б р а з о в а н и е? – спросил Эдвин.

– Это когда красное называют алым, – насмешливо ввернул Заячья Губа и снова принялся за старика. – Отец говорил мне, что жена у тебя была из племени Санта-Роса, и никакая не знатная. Это ему рассказывал его отец – до того, как загнулся. Он говорил, что перед Красным Мором она была подавальщицей в харчевне, хотя я не знаю, что это такое. А ты знаешь, Эдвин?

Эдвин отрицательно помотал головой.

– Да, она была официанткой, – признался старик. – Но она была хорошая женщина и мать твоей матери. После Чумы мало осталось женщин. Она оказалась единственной женщиной, какую я мог взять в жены, хотя она и служила подавальщицей в харчевне, как выражается твой отец. Однако нехорошо так говорить о своих предках.

– А отец говорил, что жена первого Шофера был л е д и…

– Что такое л е д и? – поинтересовался Хоу-Хоу.

– Леди – это женщина Шофера, – быстро отозвался Заячья Губа.

– Первого Шофера звали Билл, он был, как я уже сказал, простолюдин, – объяснил дед, – но жена у него была леди, знатная леди. До Алой Чумы она была женой Ван Уордена, президента Правления Промышленных Магнатов, одного из тех десяти человек, которые управляли Америкой. Ван Уорден стоил миллиард восемьсот миллионов долларов – таких монет, как у тебя в сумке, Эдвин. А когда пришла Алая Смерть, она стала женой Билла, основателя племени Шофера. Как он ее колотил! Я своими глазами видел.

Хоу-Хоу, который, лежа на животе, разгребал от нечего делать ногами песок, вдруг вскрикнул и осмотрел сначала большой палец на ноге, а потом ямку, которую он вырыл. Двое других мальчишек тоже принялись быстро раскидывать песок руками и вскоре отрыли три скелета. Два из них были скелетами взрослых людей, третий – ребенка. Старик присел на корточки, всматриваясь в находку.

– Жертвы Чумы, – объявил он. – Последние дни несчастные умирали всюду прямо так, на ходу. Это, должно быть, одна семья, которая спасалась бегством, чтобы не заразиться, и смерть настигла их здесь, на берегу. Они… Послушай, что ты делаешь, Эдвин?

В голосе старика слышалось смятение: Эдвин, действуя тупой стороной охотничьего ножа, старательно выбивал зубы из челюстей одного из черепов.

– Сделаю бусы! – ответил он.

Мальчишки, принявшись за дело, подняли отчаянный стук и не слушали старика.

– Да вы же настоящие дикари. Итак, уже вошли в моду бусы из человеческих зубов. Следующее поколение продырявит себе носы и нацепит украшения из костей и ракушек. Так оно и будет. Человеческий род обречен погрузиться во мрак первобытной ночи, прежде чем снова начнет кровавое восхождение к вершинам цивилизации. А когда мы чрезмерно расплодимся и на планете станет тесно, люди начнут убивать друг друга. И тогда, наверное, вы будете носить у пояса человеческие скальпы, как сейчас… как сейчас ты, Эдвин, носишь этот мерзкий кабаний хвост. И это самый мягкий из моих внуков! Выброси этот хвост, Эдвин, выброси его!

– И чего он все бормочет, этот старикашка! – заметил Заячья Губа, когда мальчишки, собрав зубы, взялись за дележ добычи.

Движения у них были быстрые и резкие, речь, особенно в минуту спора из-за какого-либо очень уж крупного или красивого зуба, несвязна и отрывиста. Они говорили односложными словами и короткими, рублеными фразами – скорее бессмысленная тарабарщина, нежели язык. И все же угадывались в них следы грамматических конструкций, некое отдаленное сходство с формами высокоразвитого языка. Даже речь старика была настолько испорчена, что читатель ничего не понял бы, если записать ее буквально. На этом подобии языка он обращался, правда, только к внукам. Когда же он входил во вкус и разговаривал сам с собой, речь его понемногу очищалась, приближалась к литературной. Предложения удлинялись, приобретали отчетливый ритм и легкость, которые свидетельствовали о былом навыке говорить с кафедры.

– Расскажи нам о Красной Смерти! – попросил деда Заячья Губа после того, как мальчишки, к общему согласию, закончили дележ зубов.

– Об Алой Смерти, – поправил Эдвин.

– И давай без этих чудных слов, – продолжал Заячья Губа. – Говори понятно, дед, как говорят все Санта-Роса. Никто не говорит так, как ты.